ну а те ему льготы разные…
— Погодите, погодите! — вскинул руку Фринберг. — Что же Громозадов? Один с ними крутится в изоляторе?
— Ну что вы! Там и Джанерти с Туриным. Помогают.
— Турин? Тот, что из розыска?
— Начальник.
— Который, так сказать, разбомбил весь гнойник и теперь активно способствует?
— Если б не Василий Евлампиевич!..
— Сюда его звать не надо.
Арёл так и застыл с открытым ртом.
— Наше совещание особым будет. А Турина этого я сам приглашу позднее. Побеседую. А вот без Джанерти не обойтись. Его зовите вместе с другими. Кстати, сколько их у вас?
— Следователей? Пять. Два старших и три народных.
— Приглашайте и народных, их мнение может быть интересным.
— Значит, совещание собирать?
— А до вас не дошло, голубчик?
Услышав второй раз это слово, Отрезков поперхнулся дымом, зло и громко закашлялся, переглянулись Козлов с Борисовым, Арла жаром обдало. «Вон оно что! — запрыгали, заметались обжигающие мысли. — Не совещание, а судилище явились вершить надо мной этот гад и вся его компания!» Подогнулись его ноги, дрогнули, но подоспела Варвара — двинула стул под зад: «Присаживайтесь, Макар Захарович, раз совещание, я сейчас натаскаю ещё». И умчалась таскать их один за другим. А он, как твёрдое под собой учуял, словно в себя стал приходить от какого-то дурмана. Ясно вдруг стало ему, пелена слетела с глаз, озарение пронзило на что-то рассчитавшую ещё голову, мучившуюся догадками: «Перед тем, как снять с должности за то, что проглядел сволочь Глазкина у себя под носом, за то, что не разобрался с ним до конца, а тот вымогательства творил уже и в губсуде, его, Арла, стрелочником объявят! За все грехи — одним махом! Ещё нагребут до кучи, за этим и приехали, зря, что ли, серая мышь очкастая все углы его кабинета обшаривала, даже фотографиями интересовалась!.. А ведь это самый верный способ — на фотографиях, чудом уцелевших, вся его жизнь. Не спрячешь никуда. И язык не надо развязывать пытками на допросах. Вон он в обнимку с врагом народа, с самим Львом Давидовичем! Что ещё нужно? Дыру в потолке тоже припаяют — преступная халатность, а то и похуже. Вставят лыко и за то, что сыщик Турин кучу взяткодателей — «гнойник», вскрыл, склонил признаться и покаяться в грехах, соблазнил обличить государственных чиновников!.. Впрочем, самому себе врать теперь ни к чему — шептали и ему, что неладные вещи творятся в торговом и налоговом отделах, а он глаза закрывал, Странникову да Арестову в рот заглядывал, молился на них как на иконы, каждому слову доверял… Дурак! Со всех сторон дурак!.. Ещё разгильдяй Громозадов, с которого всё и началось. Не успев приехать, перепугался, каждый день в Саратов слёзные письма начал слать, что зашивается, помощи выпрашивал. То, что Джанерти с Туриным ему помогали, это не в счёт, про эту мелочь и не вспомнит никто. На Отрезкова была надежда, но тот за свою задницу переживает. Тоже на него валить дерьмо станет… Вот за это его и попрут с позором. Впрочем, только ли попрут? За это, голубчик дорогой, тебя врагом народа объявят, Троцкого припомнят и к стенке поставят! Не надейся на Колыму и Магадан, девять граммов — вот цена всего, что сотворил ты за всю свою героическую жизнь…»
Неведомая волна зла и ненависти вдруг подняла его на ноги, с каждой секундой он креп от этого, наливался силой от страшной догадки, и она подтолкнула его к действию.
— Вам что-то сказать захотелось? — так и впился в него мышиными глазками Фринберг и сверлил, высверливал ему нутро, словно почуял и пытался лишить его этих сил. — Хотите дать объяснения?
— Я?
— Вы, не я же.
Не только очки, зрачки этой серой мыши разглядел Арёл.
— Садитесь. Вы своё скажете в заключение. Следователи вроде собрались. Ждём Джанерти с Громозадовым…
— Мне бы выйти на пять минут? — Арёл осип, не узнав собственного голоса.
— Бывает, — по-своему понял и подло хихикнул Фринберг. Отрезков кивнул в знак согласия. — Ну сходите, сходите. Только недолго. Пяти минут хватит?
«Ах ты, сука аппаратная! Поиздеваться вздумал!» — стиснув зубы, чтобы не слышали ругательства, вылетел Арёл из кабинета.
— Сильно прихватило! — захохотал Козлов. — Успеет добежать-то кавалерист? Ему бы кобылу!
— Язык-то прикуси! — рыкнул на него Отрезков, куривший одну папироску за другой.
— А вам что? Жалко стало? — огрызнулся Козлов. — Пакостят на службе, а потом у стенки — в штаны.
— Заткнись, говорю! — начал подыматься Отрезков.
— Товарищи, товарищи, — поморщился Фринберг, — мы ещё не начали заседание. Поберегите эмоции.
Но не слышал всего этого Арёл. Сломя голову, мчался он в свой уголок, где коротал бессонные ночи, где читал книжки при большой луне и мечтал о мировой победе революции, рассматривая звёзды в распахнутом окне, считая их, чтобы заснуть, а не удавалось, переходил на подсчёт уголовных дел, что заволокитят опять следователи Морозов с Девяткиным, и какое за это им придумать наказание… десятку требовать в суде подлецу Рассомахину за то, что изуродовал жену, или ограничиться семью годами, так как сама Россомахина уже сбежала из больницы и притащилась в суд просить за мужа…
Вбежав в свой спальный уголок, он отдышался. Сунулась его рука в дальнее тёмное место под развалившийся почти диванчик, зашарила там осторожно сначала, но потом всё быстрее и судорожней. Пустоту хватали разом похолодевшие пальцы, и внутри захолодало от нехороших предчувствий. Воздуха мало стало. Выбил он раму в окне, не почуяв крови от осколков, вдохнул полной грудью, опять зашарил под диваном…
Заветного сундучка не было, хотя он облазил все закутки.
«Неужели проведали и добрались сюда?! — забила его нервная дрожь, прятал он здесь дорогое своё именное оружие, и никто не знал, кроме… кроме одного человека! Варьке наганом хвастал однажды, когда первый раз осталась та у него до утра, а он по пьяни рассказывал ей про героические свои подвиги. — Неужели она?..»
Грохнул в сердцах себе по колену губпрокурор, уронил голову на грудь, но что-то свалилось вдруг на него тяжёлое сверху, живое, горячее, вдавило лицом в пол.
— Ты что удумал, Макарушка? — различил он сдавленный Варварин крик. — Взбесился, дурачок! Грех на душу решил принять?
Вцепившись в него руками, зашлась в рыданиях.
— Уйди, дура! — попытался он вырваться, но не сразу удалось. После короткой борьбы сбросил её с себя, занёс кулак над головой. — Где наган, стерва?
— Бей, Макарушка, бей! — ползала она у него в ногах. — Не отдам.
— Сука! Украла!
— Как они приехали, так я сюда, — ревела, не подымаясь. — Будто чуяла.
Он бросился на неё, обшарил несопротивлявшуюся, нащупал под подолом, вырвал
