Наташа Ридаль
Последний вздох Аполлона
Я люблю только ночь и цветы
В хрустале, где дробятся огни,
Потому что утехой мечты
В хрустале умирают они…
Потому что цветы – это ты.
И. Ф. Анненский
I. Друг
Глава 1
Синие ирисы на ярко-желтом фоне. Предметы плоские, все, кроме увядающих лепестков, любовно выписанных художником. Ван Гог построил композицию так, чтобы максимально подчеркнуть контраст между фоном и цветами, уже ощутившими дыхание смерти. Смерть неизбежна. Всё дело в контрасте. Ничего прекраснее в своей жизни Митя не видел.
Дмитрий Егорович Гончаров, внебрачный сын барона Стааля, воспитанный в приемной семье царскосельского учителя, с гимназических лет мечтал стать художником. Родную мать он совсем не помнил, а когда пытался представить, взор затуманивал смолистый, приторно-сладкий дым благовоний. Отпевание не отложилось в его памяти, но запах ладана, въевшийся в детское сознание как своеобразная аллегория утраты, со временем совершенно отвратил Митю от церкви. Невзирая на неприязнь к богослужениям, посещение которых было обязательным для учащихся, в Николаевской гимназии ему понравилось с первого же дня. Здесь, в коридорах и рекреациях, среди копий античных статуй и византийских орнаментов, в душе Мити зародилось чувство прекрасного.
Действительный тайный советник Егор Егорович Стааль после своего назначения послом в Великобританию вдруг вспомнил о незаконнорожденном отпрыске и в 1891 году выписал двадцатилетнего Митю в Лондон. Признать не признал, но оплатил комнатушку в злачном районе Сохо и обучение в школе при Королевской академии художеств.
Юноша прилежно посещал занятия, ходил в картинные галереи, старательно копировал шедевры старых мастеров. Однако его собственные работы не вызывали того особого, волнующего трепета, который охватывает зрителя перед лицом истинного искусства. Митиным наброскам чего-то недоставало. Не те штрихи, не те сюжеты. Не быть ему Винсентом Ван Гогом, которого он боготворил…
Барон Стааль, очевидно, посчитал, что сделал для сына всё, что мог, и умыл руки. Митя внезапно осознал свою никчемность. Ни единой душе в целом свете не было до него дела, его никто не любил. Перед Рождеством он купил пузырек с мышьяком и много дней носил его в нагрудном кармане пиджака, пока в конце концов не понял, что ему не хватит духу убить себя. Даже на это он не способен. Жалкий трус. Неудачник. Когда отчаяние захлестнуло его с головой, одна неожиданная встреча изменила всё.
Год спустя Митя вернулся в Царское Село и получил место учителя рисования в Николаевской гимназии. Он увез из Лондона несколько зарисовок Вестминстерского дворца, сборник сказок Оскара Уайльда с заложенным между страницами листом платана и образ, нет, скорее голос Калверта Найтли. Тихий, как утро в осеннем саду. Глубокий, как Темза под Тауэрским мостом. Митя боялся, что время сотрет из его памяти черты лица, столько раз мелькавшего в толпе на художественных выставках, но этот голос он узнал бы из миллиона других голосов.
В столичном светском обществе говорили, что Калверт Найтли чертовски богат. Его дед был джентри – мелкопоместным дворянином, получавшим доход от сдачи в аренду земель в графстве Сассекс. После смерти отца Калверт унаследовал процветающее поместье неподалеку от Брайтона и опеку над младшей сестрой Кэтрин, которая только начала ходить, когда молодой джентльмен окончил Оксфордский университет и обосновался в Лондоне.
С тех пор прошло шестнадцать лет, а имя Найтли стало синонимом острого пера. Две его страсти – к живописи и к расследованиям – удачно вылились в занятие журналистикой. Он писал статьи для дешевой, рассчитанной на массового читателя газеты «Дэйли Телеграф», как нельзя лучше подходившей Найтли с его скандальными заметками. Разумеется, гонорар его мало заботил. Блестящий ум, образный язык и несомненный талант быстро снискали ему известность не только в Англии, но и за рубежом. Найтли много путешествовал, коллекционировал картины и писал о непонятном современном искусстве и чудовищных преступлениях девятнадцатого века. Растущая популярность сообщала его неброской внешности своеобразную привлекательность. Многие сходились во мнении, что возраст только красит журналиста: и женщины, и мужчины одинаково поддавались его обаянию.
Услышав речь Найтли на открытии частной выставки импрессионистов, Митя долгое время не мог думать ни о чем другом и захотел непременно познакомиться с харизматичным оратором.
Калверт Найтли подошел к нему сам во внутреннем дворе Берлингтон-хауса на Пикадилли, в котором Королевская академия художеств располагалась вот уже четверть века.
– Подражать мастерам старой школы – не лучший способ прославиться в наше время.
От неожиданности и изумления Митя не смог вымолвить ни слова. Неправильный прикус Найтли придавал необъяснимый шарм его улыбке.
– Я заметил вас на выставке импрессионистов. Их техника пленила вас, не так ли?
– Вы правы, сэр. А еще то, как вы о них говорили, – Митя спохватился и поспешно отрекомендовался. – Дмитрий Гончаров. Я…
И тут он замялся, не зная, как выразить переполнявшие его чувства. Джентльмен снова улыбнулся – глазами и лишь самую малость краешками губ – и продолжил за Митю:
– Вы намерены стать одним из них. И непременно станете. Калверт Найтли, – короткий кивок, прядь волос, уронившая тень на глаза. – Надеюсь увидеть вас на следующей выставке.
Сказав это, он развернулся и зашагал прочь, а Митя остался стоять посреди двора, глупо улыбаясь. Он еще не знал о привычке Найтли безапелляционно заявлять, что будет именно так, а не иначе, и сразу поверил, что сможет чего-то достичь. Нет, не высот Ван Гога, конечно, но имя Дмитрия Гончарова обязательно войдет в историю. Тут следует оговориться, что Винсент Ван Гог пока что оставался непонятым и не признанным широкой публикой, и всё же Митя был убежден, что рано или поздно этого чудака назовут гением. Сам Калверт Найтли предсказал ему грядущую славу!
Юноша начал искать упоминания о Найтли в газетах, читал его статьи, прислушивался к разговорам в салонах и клубах, где, словно отвечая на его мысленный запрос, речь то и дело заходила о знаменитом журналисте.
– Говорят, он консультировал Скотленд-Ярд, чтобы поймать Джека Потрошителя.
– Я ничуть не удивлена. Если бы Калверт служил в полиции, Потрошителя давно бы арестовали.
Митя приехал в Лондон спустя три года после жутких убийств в Уайтчепеле, породивших панику и долгие пересуды. Он сумел достать старые газеты: действительно, под заметками, освещавшими расследование, чаще всего мелькало имя Калверта Найтли. Особенно впечатляющей показалась Мите статья о последней жертве – проститутке Мэри Джейн Келли, проиллюстрированная фотографией ее расчлененного тела. «Джек вернется, – пророчествовал журналист. – И как
