бульканья, хотя прекрасно знала, что папа сейчас занят другими делами, потому решила заглянуть внутрь, чтобы проверить, нет ли там посторонних, но внутри никого не оказалось. Я тихо вышла и закрыла дверь, ничего не трогая, но он как-то узнал, что я в нее заходила и накричал на меня.
— Вот, всегда так, хочешь, как лучше — получается, как всегда, — пробормотала Эмили.
— Мне кажется, что во мне совсем нет стержня, чтобы дать ему отпор, — слезы сами собой уже катились по моим щекам.
— Хей, ну чего ты, Аой, перестань, — утешала она меня. — Ты — простой непорочный ребенок и тебе не стоит опускаться до его уровня. Лучше уж оставаться такой же доброй плаксой, чем потом бродить по улицам, как Нао, а я уж как-нибудь поддержу тебя.
— Не говори так, будто Нао хуже меня.
— Я не говорю, что Нао хуже, — заспорила Эмили. — Она просто не смогла провести черту и переступила ее, потому Котай ее и выгнал.
— Но она ведь была права, когда говорила, что отец думает только о себе и о своем благополучии. Почему этим миром правят сильные люди, а не добрые сердцем?
— Потому что добрые сердцем порой не могут быть сильными, совсем как ты, Аой, — пояснила она. — Ты молодец, но сама же знаешь, каково это, мириться с обстановкой, где все вокруг смотрят на тебя свысока, несмотря на твою одностороннюю доброту.
— Почему так происходит? — уже рыдала я.
— Потому что за сильными стоит армия, а за добрыми — народ. Простые граждане не могут дать отпор тем, кто ими правит, даже если их ведет сильный, добрый сердцем предводитель, тем более если на троне сидит чуть ли не сильнейший человек в мире.
— Поэтому я его и боюсь. Папе никто не может возразить, потому что все его боятся, а он пользуется нами, как какими-то пустыми игрушками.
— Скажи спасибо, что ты хотя бы не пустая игрушка в буквальном смысле.
— Ты о гвардейцах? — уточнила я.
— Да, я о тех бедолагах, которым он промывает мозг, делая их бездушными, полыми внутри куклами, создавая тем самым идеальных солдат.
— Эмили, ты ведь тоже гвардеец, — подметила я.
— И? — непонимающе спросила она.
— Тебе ведь он не стал промывать голову. Почему так происходит, что некоторые вынуждены беспрекословно подчиняться приказам, утратив свою личность, а некоторые в это время живут обычной жизнью?
— Это — осуждение?
— Нет-нет, не подумай, — оправдывалась я, — просто не понимаю, почему так происходит…
— Эх, Аой, ты еще многого в этом мире не понимаешь, — вздохнула Эмили. — Я родилась в семье потомственных военных Морроу, потому меня с самого детства растили, как солдата: вешали лапшу на уши про патриотизм, уважение к вышестоящим, честь, волю, харизму. Все до банальности просто — из меня воспитали инструмент, орудие для поддержки национальных интересов. Новопришедших гвардецев же никто не воспитывал, потому они упираются и буянят, оказавшись в гвардии, и я их прекрасно понимаю. Другого выхода нет, потому король просто обращается к своей силе и с помощью «шиирацу» стирает их воспоминания и вставляет новые, внушая, будто они с рождения были созданы для службы в гвардии.
— А если они не хотят? Почему он силой заставляет их подчиняться?
— Это уже не нашего ума дело, Аой, но я предполагаю, что твой отец — просто козел.
— Эмили, тебе опасно так выражаться, — предостерегла я ее.
— Не забивай голову, — расслабленно лепетала она, — он тебе доверяет и в душу не лезет, а я с ним никогда не пересекаюсь.
— А вдруг он захочет залезть мне в голову? — испугалась я.
— Аой, смирись с тем, что в его глазах ты — плакса без стержня, которая от одного только вида отца трясется в страхе, не говоря уже об абсолютном подчинении любому приказу.
— Ты обижаешь меня такими словами, — совсем раскисла я.
— Прости, не хотела тебя обидеть, — опомнилась Эмили. — Для меня ты всегда будешь моей дорогой подругой, несмотря на то, что ты плакса. Я всегда выслушаю и поддержу тебя.
— Спасибо, — улыбнулась я, — ты тоже очень дорога мне, Эмили.
— Ну вот и чего драму на пустом месте разводить? — она старательно вытирала слезы с моих щек. — Успокойся, Аой, на свете не сыскать человека добрее, чем ты.
— Наверное, ты права…
Я очень благодарна Эмили за то, что она у меня есть. Эта простая девушка заменила мне Нао, как бы это неправильно не звучало, но это — правда.
— Слушай, я тут вспомнила о том парне на площади, — подскочила Эмили, стараясь разрядить обстановку. — Как там его…
— Ашидо Такаги? — подсказала я.
— Точно, Ашидо Такаги, — она ударила кулаком по ладони. — Круто, что ты его запомнила.
— И почему же ты о нем вспомнила?
— Я просто подумала, вот бы на свете был человек с такими же железными яйцами! — воскликнула она.
— Что за железные яйца? — оторопела я.
— А, точно, ты же не знаешь о яйцах, — опомнилась Эмили. — Вот тебе и воспитание принцессы… Ну, так вот, о чем я, этот парень не побоялся нагло выйти на площадь на глазах у Котая и всего города! Я же тоже там была, а еще там были Фридрих, мой отец, Эдвард и Камиль, и все мы в ступоре стояли, будучи ошарашенными от такого поступка!
— Ну, и?
— Честно говоря, я им восхищаюсь, если бы такой человек повел за собой отряд из людей со способностями, то они бы с легкостью дошли до самого тронного зала.
— Ну, дошли бы они, а что бы этот парень сделал папе?
— В этом и загвоздка — ничего, — тяжело вздохнула Эмили. — К тому же, он давно уже в могиле, но в память врезался так, что никак выбить не получается.
— Как думаешь, я бы смогла стать такой смелой, как он?
— Кто знает, Аой, может ты однажды встанешь во главе заговора против собственного отца, — она как-то многозначно улыбнулась.
— Н-нет, я не могу… Он ведь — мой отец, к тому же моих сил не хватит, чтобы дать ему отпор.
— Как и моих, — Эмили опустила голову. — Придется смириться и жить, как прежде, среди людей, которые тебе не дороже врагов.
— Эмили, — мямлила я, — а если я надумаю сбежать… Ты сбежишь вместе со мной?
— Можешь в этом не сомневаться, только для начала сама решись.
— Я уже твердо решила, — неуверенно поговорила я, старясь выглядеть убедительно.
— Погоди, ты не шутишь?
— Это не шутки, Эмили, — опровергла я. — Я хочу увидеть Нао, если она все еще жива.
— Ты же понимаешь, что Котай будет в ярости, если узнает, что ты сбежала из дворца ради
