Небольшая пауза. Слышны голоса расходящихся по палатам больных после просмотра телепередачи.
— Да я сразу понял, что этот белобрысый подлюга — шпион. У меня дедукция!
— Ай да умник! Дедукция! Ну и сказанул! Так он же в начале картины шифровку в лесу своим передавал!
— Да я уже по титрам понял, а не по шифровке — этот актер всегда шпионов играет.
— Нет, не умеют у нас детективов делать — сразу все ясно. А вот импортные читаешь — мурашки пробирают!
— Да где их достать, импортных-то?
— У меня есть. В журнале «Наука и религия»… как ее… американка… Опала Крести… Ух, жуть!
— Так дай почитать!
— Не Опала, а Агата. И не Крести, а Кристи. И не американка, а англичанка.
— Ну, один черт, помню, какой-то камень, карта, а сама иностранка.
— Так дай, а?
— Чтоб потом с концами, что ли?
— Почему с концами?
— Так я послезавтра выписываюсь.
— Кто сказал?
— Лидия.
— А что, у тебя все в порядке?
— В порядке.
— Ты барсучье сало ел?
— А пивные дрожжи?
— А яйца со скорлупой растворял?
— А мумие?
— Да ничего я не ел! Что все едят, то и я ел!..
Аркадий. Черт! Что это они покойника убрать до сих пор отсюда не могут! Противно!
Николай Тимофеевич. Уберут. Санитаров, поди, не хватает. Нам всегда чего-нибудь не хватает. (Пауза.) А чего тебе противно? Это Сидоренко Яков Никитич. Пятидесяти лет от роду. Веселый человек, шутник и похабник. (Пауза.) То есть бывший, конечно, Сидоренко Яков Никитич. Теперь притих. (Пауза.) К черту! Не могу больше! Пойдем в рентгеновский кабинет сходим, к Людочке. Может, еще не ушла. Попросим ее наши снимки посмотреть — наверное, уже готовы.
Аркадий. Да она все равно не скажет. Не имеет права. Утром Лидия Алексеевна придет — узнаем.
Николай Тимофеевич. Утром! Так вся ночь впереди! Ну, ты как хочешь, а я схожу. Спрос не грех. Не по себе мне. И твои заодно попрошу. Зачем целую ночь нам с тобой мучиться? Людочка скажет, если готовы. Мне скажет. Может, не ушла еще. Да что я, в классный журнал иду подглядывать, что ли?! О жизни идет речь! О че-ло-ве-че-ской! (Уходит. А р к а д и й достает бумагу и чертит. Входит т е т я Д у с я.)
Тетя Дуся. Лекарству пошто не сглотнули? Поджидаете, что на подносе поднесут? (Ставит на тумбочки две мензурки и таблетки. А р к а д и й выпивает лекарства и продолжает чертить.) Ох, надышано, надышано, наплевано, насорено, беспременно в женскую отделению уйду! (Пауза.) А где же Тимофеич-то?
Аркадий. В рентгеновский кабинет пошел.
Тетя Дуся. Какой кабинет? Какой теперича рентген? Уж смена-то, поди, скончалась. Уж все дядяктив поглядели, а ему рентген подавай. Рази что Люська дежурит — так та ишшо, может, и сидить. Все сидить у телефону, да звонка от своего хахаля дожидаитца. А на кой ляд она ему сдалась, я спрашиваю: одни кожа да кости, обрегенилась вся, наскрозь! (Пауза.) Ну, ты лекарство сглотил — и в постелю полезай, здесь не читающая зала, електричеству приберечь маленько надоть. И шоб мне не сорить!
Тушит свет и уходит, хлопнув дверью. А р к а д и й встает, зажигает свет, чертит. Слышны голоса больных.
— У него же здесь родственница работает. Его по блату, почитай, раз пять к профессору водили.
— А что он, твой профессор? Лидия ему еще фору даст.
— Толковая баба.
— Вы, мужички, о бабах? А что, к бабе-то здесь отпускают? Паск-то ведь он симпатию во мне возбуждает.
— Так тебе против твоей симпатии каждый день в кашу вместе с солью антивозбуждин сыплют!
— Ха-ха-ха!
— Что-то у меня эта соль ни в одном глазу! Так что, отпускают?
— Тебя отпусти. Ты же еще не человек покамест — ты ведь покамест одна инфекция на двух ногах.
— Значит, не отпустят?
— А вон сестру попроси. Может, уважит.
— Или тетю Дусю. Ха-ха!
— Ха-ха!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Та же палата. Все как было. А р к а д и й сидит, чертит. Издалека возникает бесшабашная цыганская песня. Ее поет без аккомпанемента тот же красивый мужской голос на цыганском языке. Потом возникают в коридоре шаги — шарканье многих ног в тапочках, слышны обрывки разговоров больных.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Опять завел шарманку!
— Да кто поет-то?
— А цыган, Сашко Янко, из четвертой палаты.
— Кавернозный туберкулез. Полную резекцию правого легкого сделали, три ребра удалили, скособочило его совсем, а ему хоть бы хны — целыми днями поет.
— А ты думал! Ему уж золотых ребер не поставят. Жалко. А когда пришел, какой ровный был! Молодой ведь еще — двадцать лет!
— А как поет!
— А ему что, он родителей своих не знает, с одиннадцати лет по колониям да по тюрьмам сроки отсиживает, вот и сейчас прямо из тюрьмы.
— Да из-за чего сидел-то?
— Говорит, за воровство.
— А может, что и почище?
— А бес его знает. Такие разве правду скажут!
— За воровство! Это точно, что за воровство! Цыгане, они все с малолетства воры! Вот я тут в прошлом году собственноручно свои именные электронные часы прямо в руки одной цыганке и отдал. Что, не воровка?!
— Как же воровка, когда ты сам отдал?
— Так она меня заговорила, я и отдал. Ну и работают они — прямо асы. Иду, значит, по улице, а она из-за угла выходит — и ко мне…
— Да я сразу понял, что этот белобрысый — шпион.
— Ай да умник! Ну и сказанул! Так он же в начале картины шифровку в лесу своим передавал.
— Да я не по шифровке понял, а по лицу — этот актер всегда шпионов играет.
— Нет, не умеют у нас детективов ставить — сразу все ясно. Вот импортные детективы…
— Так дай эту свою Опалу Крести почитать, а?
— Как же дать, с концами, что ли? Я ж послезавтра выписываюсь…
— А что — у тебя все в норме?
— Порядок.
— А ты собачье сало ел?
— А пивные дрожжи?
— А мумие?
— А яйца со скорлупой в коньяке растворял?
— Да ничего я не ел, что все едят, то и я ел.
— Повезло. Ну так дай эту свою Опалу. Я за завтра прочту, не бойся, не зажму — я из четвертой палаты.
— Ну и тощища здесь: выпить нельзя, курить не дают, насчет баб тоже прореха. В картишки и то нельзя перекинуться…
— Ладно, кто в шахматы будет?
Голоса стихают. Потом издалека раздается голос м е д с е с т р ы: «По палатам! По палатам! Спать! Больные, по палатам! Кому снотворное — заходите в процедурную. Остальные — по палатам!» Некоторое время слышны поспешные шаги, шарканье многих ног, всплеск воды, снова шаги, потом тихо. Голос м е д с е с т р ы: «Гасите свет в палатах! Свет гасите! Свет!» В палату входит Н и к о л а й Т и м о ф е е в и ч. Он в том состоянии, когда говорят: на нем лица нет. Садится на свою кровать. А р к а д и й молча и с пониманием смотрит на него. Пауза. Далеко голос медсестры: «По па-ла-там!» Одна цыганская песня сменяет другую, то удалая, то грустная.
Николай Тимофеевич. Все. (Пауза.) Целый час уговаривал. Все смотреть не хотела. Еле уговорил. Жених позвонил. Свидание назначил. Ну, она на радостях раскопала мой снимок и сказала: «Каверны остались кавернами». (Пауза.) Сказала и пудриться начала. (Пауза.) Вот так мне смертный приговор и объявила. Будто спросила, как в театр пройти. (Пауза.) Вот так. Крышка. (Пауза. Далеко голос медсестры: «Четвертая палата — гасите свет!») Я про тебя не спросил, забыл — ты уж прости.
Аркадий. Что вы, что вы, ничего…
Николай Тимофеевич. Приехали. Вот так.
Пауза.
Аркадий (тихо). Может, вам сок открыть?
Николай Тимофеевич. Какой к черту сок! Я бы сейчас чего-нибудь крепкого дернул. Ух и напился бы!
Аркадий. Можно попробовать спирта у сестры попросить…
Николай Тимофеевич. Держи карман шире! Закурить бы хоть, что ли.
Аркадий. Я сейчас попытаюсь достать, тут один из четвертой палаты в уборной курил…
