– Диана-охотница, – грустно сказал Дуллитл. – В старом мире о таких девах слагали сонеты. Не слыхал о таких формах стихосложения?
– Не довелось, – пробормотал вор, провожая взглядом девушку.
– Я тоже уже мало что помню. А жаль. Кстати, рискну посоветовать уважаемой Теа немного поправиться. Естественно, совет даю исключительно как врач. К сожалению, мало знаком с метаболизмом оборотней, но полагаю, несколько лишних фунтов веса нашей охотнице не повредят.
– Боюсь, она вряд ли прислушается к вашим, впрочем, как и моим, словам. Теа привыкла доверять собственным суждениям. Кроме того, она, по-моему, не ограничивает себя в пище.
– Возможно, молодой даме нужно расширить свое меню. Не хочешь пойти к ней и поздравить с добычей?
– Я-то, может, и хочу, но не уверен, что не получу курицей по затылку, – пробормотал Квазимодо. – Видите ли, док, у нас возникли некоторые разногласия.
– Дамы всегда остаются дамами. И разногласия с ними – вещь вполне типичная, – утешил Дуллитл, наливая себе еще порцию коньяка. – Не пора ли нам спуститься к ужину?
Квазимодо, как всегда, сидел рядом с рыжей, но привычного успокоения эта близость сегодня не приносила. Теа с глубочайшим интересом слушала рассказ доктора о музыкальных инструментах. По словам дока, всяких дудок и арф существовали сотни разновидностей. Квазимодо повидал на своем веку едва ли десяток различных экземпляров и считал, что этого больше чем достаточно. Но всем присутствующим было интересно. Даже Ныр вставил краткий, но живописный рассказ об островных барабанах.
Чужая. Она – чужая. Квазимодо чувствовал это так ясно, как будто она сама сказала. Не нужно было говорить про снег, про океан. Какого шута, ты все эти планы перед друзьями рассопливливал? Разве плохо тебе, Полумордый, было здесь, над коричневой рекой? Просто жить и не высчитывать, как будет лучше? Испортил все, таракан одноглазый.
У нее узкая ладонь с вытянутыми аккуратными ногтями. Когтями. Узкая слабая ладонь, никогда не поверишь, что эти пальцы способны с такой силой натягивать тетиву. Тонкое запястье прячется в рукав. Узор на коже – водить бы по этому узору пальцем, изучать сложный рисунок. Апельсиновые руны. Тайна, бледная сейчас, но иногда начинающая блестеть яркой сетью узоров. Ты знаешь, какая у нее гладкая кожа, тронешь кончиком пальца, и закрыть глаза хочется…
Квазимодо очнулся – разговор зашел о флотских сигналах, и пришлось вступить в беседу. От звуковых сигналов перешли к световым. Вор рассказывал, слегка увлекся. Как-то получилось, что за столом остались док, Хенк да Квазимодо с Ныром.
Вполголоса обсуждали идею, предложенную Квазимодо – провести потайной ход от дома до развалин старого замка. Там уцелели подвалы, в одном из них уже давно был оборудован винный погреб. Но нижний уровень пустовал – превратить его в запасное убежище казалось делом заманчивым. Вот только путь будущему подземному ходу преграждали выходы из глинистой земли скальных пород. За решением сложной инженерной задачи летело время. Квазимодо не терпелось выбраться из-за стола. Геккон деловито расхаживал между стаканами, отыскивал кусочки мяса. Кормить себя с руки гордая ящерица позволяла только фуа. Оба уже отяжелели – геккон от тушеной курятины, Лягушка от избытка конь-яка.
– Забавные эти мелкие драконы, – заметил док Дуллитл, отвлекаясь от наскучившей проблемы строительства подземного хода. – С виду почти обычный гекко. Разве что посообразительнее. Но ничего не боятся и активны и ночью, и днем. В воду лезут, по потолку бегают. Холода вроде бы тоже не боятся.
– Они и огня не боятся, – сказал Хенк. – Мы как-то в горах застряли, попали в переделку. Пытались этих ящерок жарить – куда там. Крутятся и пищат. Пришлось змей ловить.
– Как же геккона жарить? – ужаснулся Ныр. – Он же такой умный и симпатичный.
– У нас трое раненых было. Тоже парни умные и симпатичные, – сказал Хенк. – Мы же по необходимости. Вообще-то огонь родственникам твоего дружка не сильно повредил. Ишь как недобро смотрит.
Геккон действительно выкатил свои чудесные глаза и смотрел на Хенка с явным отвращением.
– Видимо, эти ящерицы близки к истинным саламандрам, – сказал доктор. – Я кстати, вспомнил одну о них историю…
– Вы, док, рассказывайте, – сказал Квазимодо, выбираясь из-за стола. – А я прогуляюсь, пока в доме ватер-клозета нет…
Тепло, несмотря на ночь, даже душно. По небу стремительно текут обрывки туч, но лунный свет, яркий и мертвый, заливает скальные склоны, речную долину. Светлая чужая ночь. Квазимодо быстро пошел в сторону развалин. Обычно Теа уходила туда. Раньше ходили вместе, последние дни рыжая исчезает в одиночестве.
Вот втемяшилась тебе в голову проклятая мысль о Севере. Зачем? Было ведь все хорошо. Зачем думать, решать, строить планы, когда все эти ненужные мысли только возвращают одиночество? Полоумный Полумордый. Забыл, каково быть действительно одному? Вот так среди запахов хорошей еды и конь-яка, среди умных разговоров и света хорошо сделанных свечей – ты один. Нет рыжей, и ты не можешь сосредоточиться, и в голове только ошметки мыслей, и не хочется ничего.
Квазимодо вспрыгнул на остаток широкой стены, прошел как по ступенчатой дорожке. Резкие тени обманывали, но нетрудно идти, когда бывал здесь не раз. Левее остался квадрат обрушившейся башни. Там, в подвалах, стоят бочонки с конь-яком, спасением одинокого доктора. Сколько лет он будет топить свою тоску в крепком пойле? Какой толк в такой долгой жизни? А он еще, бедняга, выдумал какой-то эликсир. Настоящее его снадобье или нет – какой в нем смысл? Тебе, одноглазый, едва исполнилось семнадцать, а уже хочется все побыстрее закончить.
Обломки как лесенка повели вверх. Дальше с виду гладкая скала. Но можно подпрыгнуть, зацепиться на ней. Всего несколько шагов. Лиска здесь проходит шутя – для нее обычная тропинка. Кто ты, вор, без рыжей? Мелкий жулик с большой фантазией и нездоровым равнодушием к деньгам.
Квазимодо с трудом заполз наверх. Дальше будет легче – а здесь даже кусты не растут, гладкие скальные бока. Зачем лезешь? Она тебя не хочет видеть, иначе позвала бы с собой. Ну почему так получилось? Ты же хотел как лучше. Тупой ворюга. Даже если сейчас найдешь девушку, что ты ей скажешь? Ты ведь не хочешь врать. Язык твой всегда был легок: об этом – умолчать, то – подчеркнуть и выделить, – разве трудно? Ложь, полуложь, полуправда – твое оружие настолько давно, что иных времен ты и не припомнишь. И Ныру врал, и даже сейчас не слишком раскаиваешься. Во благо тогда вранье Лягушке было – и ему, и тебе, жизнь облегчало. А Теа врать нельзя. Вот нельзя, и все. Ты и не врал, разве что когда она в клетке сидела и ты не знал, что она – Теа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
