До первой волны террора оставалось всего одно поколение.
Русские революционеры начнут впитывать и неприязнь Маркса к России. А ведь ненависть к Российской империи у основоположника – это вовсе не ненависть к русскому капитализму, совсем наоборот. Маркс ненавидит Россию как недостаточно капиталистическую страну, тормозящую развитие капиталистических отношений в Европе, как аномалию, способную воспрепятствовать смене общественных формаций. Российские ученики Маркса хотят крушения Российского государства не как коммунисты и не как противники капитализма, а как европоцентристы, презирающие историческую Россию. Либералы и марксисты легко обмениваются информационными конструкциями, вместе ненавидят русское прошлое и настоящее, царя и даже славянофилов. Вместе они приписывают «царскому самодержавию» грехи дворянской вольности и дикого капитализма. По принципу матрешки российский марксизм надевается на российский либерализм, но под либерализмом-то спрятаны антигосударственные интересы сырьевой олигархии.
В 1917 духовные наследники декабристов, герценов, бакуниных, уничтожив русское государство («самодержавие, православие и народность»), начнут использовать весь русский народ как сырье для мирового прогресса. Но уже в конце 1930-х гг. строители нового советского государства станут избавляться от декабристов, герценов, бакуниных, как от бешеных собак. (Как часто советские государственники волей-неволей будут обращаться к наследию Николая I, только это произойдет в беспощадных формах стремительного 20 века.)
А в конце этого столетия русско-советское государство опять попадет под удар чистых марксистов, революционных демократов и истинных либералов. Новое поколение декабристов, герценов, бакуниных снова приведет к власти антинациональную сырьевую олигархию, только уже газо-нефтяную…
Вплоть до сего дня имя Бакунина присутствует в западных и российских книгах, специализирующихся вовсе не на теме психопатологий, а на теме российского революционного движения. В некоторых энциклопедических статьях, посвященных времени Николая I, Бакунину выделяется несуразно большой объем текста, видимо, чтобы доказать жестокость тирана.
Для справки. При «жестоком тиране» в Петропавловской крепости сидел часто один арестант, но не более 5–8. Во всей царской России, в 1844 году, согласно данным проф. Гернета, в тюрьмах содержалось 56 тыс. арестантов – при населении в 60 млн человек. (Для сравнения, в современной России при населении в 142 млн сидит более 1 млн чел., в США при населении в 300 млн около 3 млн чел.)
Наследие императора. Власть как служение
В ходе написания книги я убедился в том, что Николай I был, по сути, вторым, после Петра, абсолютным монархом в России. Он также решал задачи укрепления и модернизации государства, но уже не за счет мобилизационных механизмов и «вхождения в Европу» любой ценой, а путем пробуждения национального сознания, преодоления национального раскола, раскрепощения национальных сил. Собственно, его абсолютная власть была необходима уже потому, что российская западническая элита, сформированная 18 веком, даже не осознавала этих задач. (Так и хочется добавить, что Николаю Павловичу надо было б прожить на двадцать лет дольше.) Ни брат Александр, ни бабка Екатерина не служили для него примером, напротив его воззрения разительно отличались от воззрений императоров времен дворяновластия. «Я люблю мою страну и я думаю, что я ее понял; я вас уверяю, что когда мне опостылевает вся суета наших дней, я стараюсь забыть о всей остальной Европе, чтобы погрузиться во внутренний мир России», – сказал Николай заезжему де Кюстину и вряд ли нечто подобное мог выразить любой российский правитель предшествующих ста лет.
Немало упреков в адрес Николая I основаны на фактах усиления бюрократии и чиновничества в его царствование. Однако чиновник шел на смену землевладельцу, сидевшему в губернских и уездных дворянских правлениях, и не несшему никакой ответственности за результаты своей деятельности или бездействия. «Я хочу возвысить гражданскую службу, как возвысил военную. Я хочу знать всех моих чиновников, как я знаю всех офицеров моей армии… Я хочу, чтобы штат чиновников отвечал действительной потребности, как, например, в моей канцелярии.»[314]
Мог ли быть на месте царя Николая I быть президент или конституционный монарх? Россия не имела сильной торговой и промышленной буржуазии. Получалось, что создать постоянное представительское правление мог только класс землевладельцев, к чему собственно и клонились декабристские проекты. «Представлять» общество должна была по сути земельная сырьевая олигархия. Однако результатом этого могло быть лишь второе издание магнатско-шляхетской Речи Посполитой. Такая государственность не могла бы удержать единства России, совладать с недовольством низших классов и наверняка бы повторила судьбу исторической Польши.
Современники свидетельствуют, сам император не был противником народовластия, в ее прямом непосредственном варианте, но партийно-представительскую систему презирал.
Николай хорошо ознакомился с ее практикой в Польше, которую возглавлял до мятежа 1830 как конституционный монарх.
«Я представляю себе республику, – сказал Николай I де Кюстину, – как правительство определенное и искреннее, или которое по крайней мере может быть таковым; я понимаю абсолютную монархию, ибо я возглавляю такую форму правления. Но представительского образа правления я постигнуть не могу. Эта – правительство лжи, обмана, подкупа. Я предпочел бы отступить до самого Китая, чем согласился бы на подобный образ правления… Покупать голоса, подкупать совесть, соблазнять одних, чтобы обманывать других… Я никогда не соглашусь управлять каким либо народом при помощи хитрости и интриг», – так определил император суть представительской системы.[315]
Император видит за «представителями» и партиями господствующие олигархические группировки, которых никто никогда не выбирал.
Николай I, прекрасно знавший русскую историю, безусловно имел в голове идеал народной монархии.
«Он очень восторгается Кузьмой Мининым, гораздо более, чем Пожарским, который был прежде всего вояка… Потом Государь говорил о Петре I, выражая сожаление, что он сохранил крепостное право, существовавшее тогда в Германии, откуда Петр Великий позаимствовал много хорошего и много дурного. Когда Петр Великий советовался с Лейбницем, составлявшим «Табель о рангах» этот великий философ ни одним словом не высказался против крепостного права… Философы не научат царствовать. Моя бабка была умнее этих краснобаев в тех случалась, когда она слушалась своего сердца и здравого смысла. Но в те времена все ловились на их фразы. Они советовали ей освободить крестьян без наделов; это – безумие.»[316]
Его взгляды на царствование заметно отличались и от западных абсолютистских представлений, в которых король считал, что он и есть государство («государство – это я»). То есть, мое королевские мысли, эмоции, чувства автоматически становятся государственными. Николай говорил: «Я смотрю на человеческую жизнь как на службу», имея в виду первую очередь свою жизнь.
Николай был противником тайных союзов, типа масонских, которые часто стояли за внедрением представительской системы и ее манипулированием – в континентальной Европе, в Латинской Америке и т. д. «Если их (масонов) цель действительно благо Родины и ее людей, то они могли преследовать эту цель совершенно открыто. Я не люблю секретных союзов: они всегда начинают как будто бы невинно, преданные в мечтах идеальной цели, за которой вскоре следует желание осуществления и деятельности, и они по большей части оказываются политическими организациями тайного порядка.»[317]
Действия Николая I как монарха ограниченны нравственным законом. Мы не раз видим в период его правления, что он отметает некоторые действия, вполне рациональные, но противоречащие нравственности. Там, где английская «представительская система» захватывает и грабит, он отказывается от захвата и грабежа. Его политика смотрит в будущее, когда «народы распри позабыв в единую семью объединятся», английская выражает жадность, азарт, эгоизм «денежных мешков».
Власть в представительской системе носит механически-рациональный характер, в монархической – человеческий, личный. Совершенно неслучайно формирование развитой представительской системы относится ко времени начала массового фабричного производства.
Совокупность партий и «представителей», формально посланных народом, а на деле отрабатывающих задания олигархических группировок, – является, по сути, механизмом политической фабрики.
В отличие от личности, политическая фабрика не может быть нравственной. Как не может быть нравственным сталелитейный завод. Их задача превратить вложенные в них деньги в еще большие деньги.
