Перстень с вензелем Павла I. 1790-е гг.
Перстень с вензелем Александра I. Нач. XIX в.
По выздоровлении Николая I и императрицы Александры Федоровны всех врачей, принимавших участие в их лечении, наградили. Николай I лично обозначил наградами степень участия каждого из врачей в лечении императорской четы. Н. Ф. Арендта в апреле 1829 г. назначили лейб-медиком, кроме этого, царь «высочайше пожаловал» лейб-медику Арендту «бриллиантовый перстень с вензелевым именем Государя Императора… за труды, понесенные… при пользовании Его Величества»[714]. Тогда же лейб-медика Рауха «в вознаграждение за усердную и ревностную его службу, Всемилостивейшее пожаловали… Кавалером ордена Святой Анны второй степени… перстень с вензелевым именем Государя Императора… за труды при пользовании Ея Величества…»[715].
Кстати говоря, Егор Иванович Раух (Georg-Adolph-Ditrich, 1789–1864) также именно в 1829 г., как и Арендт, был пожалован в лейб-медики, после того как он удачно «пользовал» императрицу. Лейб-медик Крейтон получил «табакерку с вензелевыми именами Государя Императора и Государыни Императрицы… за труды при пользовании Их Величеств…»[716]. Судя по всему, именно заболевание императорской четы в 1829 г. определило обойму ведущих лечащих врачей при Зимнем дворце – В. П. Крейтон, Е. И. Раух и Н. Ф. Арендт.
РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 642. О сведениях, доставляемых к Военному Генерал-губернатору о состоянии болезни Государя Императора. 1829 г. Л. 2.
Семья Николая I была большой – четыре сына и три дочери. Великая княгиня Ольга Николаевна, вспоминая события 1832 г., писала: «В конце сентября мы переехали в Зимний дворец, а 13 октября у Мама родился четвертый сын, ее последний ребенок, названный Михаилом. Каждый вечер, в час их купанья, вся семья собиралась в их детской. Они были первыми, пробудившими во мне материнские чувства, кроме того, как крестная мать Михаила, я чувствовала себя в свои десять лет ответственной за них обоих. В этом году в день моего рождения старая прусская камер-фрау Мама сказала мне: „Олечка, теперь начинаются двойные числа, от которых Вы уж не избавитесь“. Как это верно! Разве только, что исполнится сто лет».
Кстати говоря, рождение императрицей каждого ребенка сопровождалось обязательными ювелирными подарками со стороны императора. Еще до рождения сына в 1832 г., Николай I заказал придворному ювелиру Яну уникальный ювелирный комплект баснословной стоимости – бриллиантовый убор с рубинами (53 716 руб. 87 коп.).
Уже в апреле 1832 г. был готов эскизный проект диадемы с рубином. Затем начали подбирать драгоценные камни, достойные императрицы. В мае 1832 г. министр Императорского двора князь П. М. Волконский распорядился «в браслету для Государыни употребить рубин, купленный у купца Негри. Рубин сей по величине и воде есть самый лучший, который гораздо приличнее употребить в первое место на диадему, а в браслету поставить рубин из перстня столь же хороший, как и первый, но несколько поменее»[717]. Тогда же ювелиру заказали «сделать пару серег по сему образцу из бриллиантов с мелкими рубинами».
Этот комплект предполагалось вручить беременной императрице в день ее рождения 1 июля 1832 г. Но с учетом приближающихся родов император решил дополнить этот ювелирный комплект другими украшениями. В результате к сентябрю 1832 г. в ювелирный комплект вошли: диадема (36 950 руб.), аграф сенсиль (96 475 руб.), склаваж (28 425 руб.), пара серег (30 150 руб.), фероньерка (1050 руб.) и пряжка с опалами (4435 руб.). Всего на 180 485 руб.[718] Для ребенка ювелир Вильгельм Кейбель изготовил золотой крестик-мощевик. Такие крестики носили все царские дети[719].
Любопытно, что не забыли и кормилицу еще не рожденного ребенка. Сначала для кормилицы сделали золотой крестик на золотой цепочке со 125 маленькими бриллиантами (так называемыми розами, за 200 руб.) и семью аметистами. Однако, когда в Зимнем дворце родился мальчик, драгоценное приданое для кормилицы значительно увеличили. К 27 октября 1832 г. по повелению Николая I придворные ювелиры изготовили для крестьянки-кормилицы великого князя Михаила Николаевича целый ювелирный набор: золотой крестик с цепочкой; серьги с бриллиантами; запонку (бриллианты с аметистами – 153 руб.); повойник из золотого фризе с серебряным шитьем; сарафан золотой глазетовый с серебряным гасом; пояс серебряный. Все это оплатил Кабинет Е. И. В. Кроме этого, за счет императрицы Александры Федоровны для кормилиц изготовили: сарафан «из пунцового хорошего бархата с золотым прозрачным галуном по прилагаемому образцу»; повойник из бархата того же цвета с золотым шитьем; пояс золотой[720].
Возвращаясь к состоянию здоровья императора, еще раз отметим, что болел Николай I не реже обычных людей. Как правило, это были сезонные болезни. Повторимся: царь сознательно выстраивал имидж «железного монарха», стараясь не демонстрировать подданным своих довольно частых недомоганий. «Медицинские эпизоды» довольно часто встречаются в переписке между Николаем I и И. Ф. Паскевичем, которому император полностью доверял. Отметим, что император сообщал соратнику не только о своем здоровье, но и о состоянии здоровья близких людей:
12 января 1833 г.: «Схватив простуду на маскараде 1-го числа, перемогался несколько дней, как вдруг сшибло меня с ног до такой степени, что два дня насилу отваляться мог. В одно со мной время занемогла жена, потом трое детей, наконец почти все в городе переболели или ныне занемогают, и решили, что мы все грипп, но не гриб съели, быть так, и скучно, и смешно; сегодня в гвард. саперн. бат. недостало даже людей в караул. Но, благодаря Бога, болезнь не опасна, но слабость необычайная; даже доктора валятся. Теперь начал я выходить и опять готов на службу… Здесь кроме кашля, чиханья и оханья все тихо и спокойно»[721].
10 февраля 1836 г. Николай I сообщает И. Ф. Паскевичу о выкидыше у императрицы: «Беременность жены моей кончилась весьма благополучно ничем; она поправляется, но должна быть весьма осторожной».
4 февраля 1837 г.: «Впрочем, здесь все тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит нишей разным глупым толкам. Он умер от раны за дерзкую и глупую картель, им же писанную, но, слава Богу, умер христианином[722]… Жене моей от проклятого гриппа не лучше, она тебе кланяется, а я целую ручки княгине».
22 февраля 1837 г.: «Слава Богу, жене моей лучше, она тебе кланяется; мы среди балов и маскарадов, и в городе только и слышно».
30 сентября 1839 г.: «С самой нашей разлуки с тобой я, кроме неприятного, ничего не имел. Здоровье жены моей, которую пред отъездом оставил поправляющеюся, видимо, к несчастью, вновь столь расстроилось, что должен был, внезапно оставя Москву, спешить к ней сюда, в жестоком беспокойствии найти ее опасно больною. Но милосердием Божьим опасения мои были напрасны, и я нашел ее хотя еще в постели, но почти без лихорадки, но сильно страдающей еще от нервической простудной головной боли. Теперь ей лучше, и она третий день как перешла в кабинет, но крайне слаба, и вся польза лечения нынешнего лета исчезла. Вслед за тем заболела дочь моя Ольга сильной простудой, и сегодня только, после 14-дневной сильной лихорадки при жестоком кашле, ей, кажется, получше. В это же время лишились мы нашей почтенной генеральши Адлерберг, бывшей моей первой наставницы и которую я привык любить, как родную мать, что меня крайне огорчило. Наконец, сын заболел дорогой и, судя по первым признакам болезни, надо было опасаться повторения прошлогодней. Я должен был согласиться дозволить ему сюда воротиться и отказаться на сей раз ехать в Варшаву. Из всего этого заключить ты можешь, в каком я расположении духа, но что делать, это воля Божья; надо терпеть и покоряться – но очень, очень тяжело».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
