То, что Мандт в 1840 г. получил чин действительного статского советника, прожив в России всего пять лет, и вошел в круг медиков занимавшихся лечением царя, получив место лейб-медика консультанта при Николае I[737], свидетельствовало о безусловной успешности его карьеры. Однако в официальных документах Мандта называли просто лейб-медиком, опуская определение «почетный».
Принадлежность Мандта к Военному ведомству, как это указывалось в «Адрес-календарях», была только номинальной. Настолько номинальной, что, когда в 1847 г. Медицинский департамент МВД направил в Придворную контору письмо-требование о взыскании с Мандта «недоимок» за ордена, то Придворная контора не без яда указала, что Мандт официально состоит по Военно-медицинскому ведомству и «никаких окладов» от Придворной конторы не получает[738]. Дело в том, что ордена в Российской империи «оплачивались» награжденными, те должны были «возвращать знаки низших степеней» в Капитул орденов. От Мандта требовали оплатить орден Св. Станислава I ст. (90 руб.) и вернуть в казну орден Св. Станислава II ст.
Архивные документы свидетельствуют о том, что Мандт жил в Зимнем дворце. В конце 1850 г. личным распоряжением Николая I врачу отвели «в нижнем этаже Зимнего дворца те самые комнаты, которые он занимал в прошлом году», но при этом оговаривалось, что он должен быть готов «очистить оные» «в случае надобности в сих комнатах»[739]. В декабре 1851 г., когда Мандт возвращался из Германии, распоряжением императрицы ему позволили воспользоваться экипажем Придворного ведомства для проезда от Варшавы до Петербурга[740].
Естественно, особая близость к императорской семье вызывала ревность со стороны придворных, которые и оставили описания внешности и характера Мандта. Кстати – весьма противоречивые. Так, внук директора Медицинского департамента МВД дипломат А. Пеликан писал, что «Мандт был человек весьма привлекательный, с изящными манерами, которые так часто встречались тогда у врачей иностранного происхождения… Говорил он исключительно по-французски и по-немецки»[741]. Баронесса М. П. Фредерикс, жившая тогда в Зимнем дворце, подчеркивала, что «Мандт был любимец и доверенное лицо государя»[742]. Исследователи-врачи конца XIX в. отмечали, что «Мандт был, несомненно, талантливый человек, с независимым и сильным характером… Н. И. Пирогов, познакомившийся с ним еще до его приезда в Россию и потом встречавшийся с ним в Петербурге, считает его недюжинным человеком, отмечая вместе с тем нелестные стороны его характера: тщеславие, карьеризм, несправедливую резкость в суждениях о других»[743].
Современники связывали карьерный взлет Мандта целиком с его личностными качествами. Так, баронесса М. П. Фредерикс излагала свою версию возвышения врача: «Он своим умом сумел обратить на себя внимание Императора Николая Павловича. Сперва Мандта позвали лечить императрицу; как оказалось, его пользование оказалось удачно, этим он приобрел доверие государя как медик и был взят к Высочайшему двору лейб-медиком государыни императрицы. Потом, мало-помалу, стал давать медицинские советы и государю, перешел в лейб-медики его величеству и, в конце концов, сделался необходимым лицом у государя, сопровождал его величество в путешествиях, заменив уже престарелого Н. Ф. Арендта. Доверие государя к Мандту все более и более росло, и, наконец, своим умением вкладываться в человека он достиг звания друга государя. Мандт был действительно нечто необыкновенное. Ума был редкого выдающегося, что и привлекало к нему Николая Павловича. Но хитрость его была тоже выходящая из ряду вон, и умение ее скрывать было тоже необыкновенное. Он был один из таких людей, которых или ненавидели, или обожали. Он вторгался положительно в людей и делал из своих поклонников и поклонниц – особенно из тех, которые могли приносить ему личную пользу – свои инструменты для разных интриг»[744].
Говоря о его внешности, М. П. Фредерикс писала, что «наружность Мандт имел совершенно мефистофельскую; голова его была маленькая, продолговатая, змеевидная, огромный орлиный нос и проницательный взгляд исподлобья, смех его был неприятный – при всем этом он хромал, ну, ни дать ни взять – Мефистофель, да и только. Для меня эта личность имела всегда что-то отталкивающее, я просто-напросто боялась его. Но во мне это возбуждало тяжелое чувство… В настоящее время ему бы приписали силу внушения, но тогда об этой силе еще не было и речи. Припоминая внушительный взгляд Мандта и своеобразное ударение пальцем по столу, когда он хотел что-нибудь доказать, смотря несколько секунд упорно вам в глаза, то невольно приходишь к мысли, что действительно Мандт обладал громадною силой внушения, притом он был и магнетизер. Странная загадочная личность был этот человек»[745].
Мемуаристы оставили множество упоминаний о медицинской деятельности М. М. Мандта при Российском Императорском дворе. Все единодушно подчеркивают «модность» Мандта как врача. Что совершенно понятно, поскольку сам император буквально «рекламировал» своего врача. Мандт, видимо, действительно владел техникой гипноза, возможно на инстинктивном уровне. М. А. Корф приводит в «Записках» характерный эпизод 1843 г., когда он упомянул в присутствии царя, что хочет «посоветоваться с Мандтом». На это Николай I заметил: «И прекрасно сделаешь: Мандт очень искусный человек, и тем больше искусный, что умеет действовать не только на физику, но и на воображение. С моею женой он сделал просто чудеса, и мы оба от него в восхищении. Не верь здешним докторам, если они его бранят: это оттого, что он в тысячу раз умнее и ученее их. Советуйся с ним одним и одному ему доверяй»[746].
Следует отметить, что для недоверия Николая I к «здешним докторам» имелись веские основания. Дело в том, что именно в 1844 г. Николай I и императрица Александра Федоровна пережили глубокую личную трагедию. Трагедия оказалась совершенно неожиданной для царской семьи.
В январе 1844 г. в Зимнем дворце состоялась церемония бракосочетания дочери Николая I – великой княжны Александры Николаевны и принца Фридриха-Вильгельма Гессен-Кассельского. Молодые вступали в брак по любви, и родители безмерно радовались за свою юную влюбленную дочь. Как водится в России, свадьба царской дочери вылилась в целую череду весьма утомительных празднеств. Сам Мандт отмечал, что для него самого «в силу… положения и обстоятельств проделать и выдержать целый цикл таких праздников, если здоровье не на высоте, оказывалось при этом делом далеко не безобидным. Будучи невестой, наша юная великая княгиня оказалась в таком положении вдвойне»[747].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
