Шум.
Николка. Так ведь они же…
Студзинский. Слушай, Виктор…
Лариосик. Вот так происшествие…
Алексей. Тише!
Студзинский. Слушай, капитан. Ты упомянул слово «отечество»? Какое же отечество, когда Троцкий идет? Россия кончена. Пойми: Троцкий! Доктор был прав. Вот он, Троцкий!
Мышлаевский. Троцкий! Великолепная личность! Очень рад. Я бы с ним познакомился и корпусным командиром назначил бы…
Студзинский, Николка. Почему?
Мышлаевский. А вот почему! Потому! Потому что у Петлюры, вы говорили, сколько? Двести тысяч. Вот эти двести тысяч салом пятки подмазали и дуют при одном слове «Троцкий». Троцкий! И никого нету. Видал? Чисто! Потому что Троцкий глазом мигнул, а за ним богоносцы тучей. А я этим богоносцам что могу противопоставить? Рейтузы с кантом? А они этого канта видеть не могут. Сейчас за вилы берутся. Не угодно ли? Спереди красногвардейцы, как стена, в задницу спекулянты и всякая рвань с гетманом, а я посередине? Да, слуга покорный! Мне надоело изображать навоз в проруби! Кончен бал!
Николка. Он Россию прикончил!
Студзинский. Да они нас все равно расстреляют!
Шум.
Мышлаевский. И отлично сделают! Заберут в Чеку, по матери обложат и выведут в расход! И им спокойнее, и нам…
Николка. Я с ними буду биться!
Мышлаевский. Пожалуйста, надевай шинель, валяй! Дуй! Шпарь к Троцкому — кричи ему: не пущу! Тебя с лестницы спустили уже раз?
Николка. Я сам прыгнул! Господин капитан!
Мышлаевский. Башку разбил? А теперь ее тебе и вовсе оторвут. И правильно: не лезь! Теперь пошли дела богоносные.
Лариосик. Я против ужасов гражданской войны. Зачем проливать кровь?
Мышлаевский. Правильно! Ты на войне был?
Лариосик. У меня, Витенька, белый билет. Слабые легкие, и, кроме того, я единственный сын при моей маме.
Мышлаевский. Правильно, товарищ белобилетник. Присоединяюсь, товарищи.
Шум.
Алеша, скажи ты им.
Алексей. Вот что… Мышлаевский прав. Тут капитан упомянул слово «Россия» и говорит — больше ее нет Видите ли… Это что такое?
Николка. Ломберный стол.
Алексей. Совершенно верно, и он всегда ломберный стол, что бы ты с ним ни делал. Можешь перевернуть его кверху ножками, опрокинуть, оклеить деньгами, как дурак Василиса, и всегда он будет ломберный стол. И больше того, настанет время, и придет он в нормальное положение, ибо кверху ножками ему стоять несвойственно…
Мышлаевский. Правильно! (Выпивает рюмку водки.) Какого пса, в самом деле, я на позициях буду гнить, а он деньги копить под столом…
Николка. Василиса симпатичный стал после того, как у него деньги поперли.
Студзинский. Тише!
Алексей. Вернется на прежнее место. Вернется! Россию поставьте кверху ножками, настанет час, и она станет на место. Все может быть: пусть они хлынут, потопят, но пусть наново устроят, но ничего не устроят, кроме России. Она — всегда она. Видите ли, они нас раздавили. Нас списывают со счетов. Ну что ж? Мы, братцы, в меньшинстве, поэтому не будем мешать. Попробовали, вот меня и искалечили. Я теперь смотрю и думаю, зачем? Ради чего, в самом деле?
Мышлаевский. Да, ради чего?
Николка (напевает.)
Была у нас Россия[97],
Великая держава…
Алексей. И будет… Значит, надо сидеть в ней и терпеливо ждать.
Студзинский. Доктор, будет ли когда-нибудь она?
Алексей. Будьте покойны, капитан. Не будет прежней, новая будет. А за границу? Что ж там делать? Что вы там будете делать?
Мышлаевский. Куда ни приедешь, в харю наплюют: от Сингапура до Парижа. Нужны мы там, за границей, как пушке третье колесо!
Алексей. Я не поеду. Я не поеду! Буду здесь, в России, и будь с ней, что будет!
Мышлаевский. Да здравствует Россия!
Николка. Ну, на это я согласен: да здравствует Россия!
Мышлаевский. Закрывай, Алеша, собрание, а то Троцкий дожидается: входить ему или не входить, не задерживай товарища!
Выходят Елена и Шервинский. У Шервинского открытая бутылка в руках.
Николка. Встать смирно!
Алексей. Тише! Собрание объявляю закрытым. Имею заявление. Вот что: сестра моя Елена Васильевна Тальберг разводится с мужем своим, бывшим полковником генерального штаба Тальбергом, и выходит… (Указывает рукой.)
Лариосик. А!
Мышлаевский. Брось, Ларион, куда нам с суконным рылом в калашный ряд. (Шервинскому.) Честь имею вас поздравить. Ну, и ловок же ты, штабной момент!
Студзинский. Поздравляю вас, глубокоуважаемая Елена Васильевна.
Мышлаевский. Ларион, поздравь, неудобно!
Лариосик. Поздравляю вас и желаю вам счастья!
Мышлаевский. Лена ясная! Но ты молодец. Молодец! Ведь какая женщина, по-английски говорит, на фортепианах играет, в то же время самоварчик может поставить. Я сам бы на тебе, Лена, с удовольствием женился.
Елена. Я бы за тебя, Витенька, не вышла…
Мышлаевский. Ну и не надо. Я тебя и так люблю, а сам я по преимуществу человек холостой и военный, люблю, чтобы дома было уютно, без женщин и детей, как в казарме.
Николка. Портянки чтобы висели…
Мышлаевский. Попрошу без острот! Ларион, наливай!
Шервинский. Погодите, господа! Не пейте это вино. Я вам шампанского налью. Вы знаете, какое это винцо. О-го, го, го! (Оглянувшись на Елену, увял.) Обыкновенное Абрау-Дюрсо. Три с полтиной бутылка. Среднее винишко!
Мышлаевский. Ленина работа. Лена, рыжая! А ты молодец! Шервинский, женись, ты совершенно здоров!
Шервинский. Что за шутки, я не понимаю…
Елена. Виктор, что же ты не выпьешь шампанского?
Мышлаевский. Спасибо, Леночка, я лучше водки сперва выпью. Ларион, скажи им речь, ты поэт!
Студзинский, Николка. Речь, правильно!
Лариосик. Я, господа, право, не умею, и, кроме того, я очень застенчив…
Мышлаевский. Ларион, говори речь!
Лариосик. Что ж? Если обществу угодно, я скажу. Только прошу извинить, ведь я не готовился. Мы встретились в самое трудное и страшное время, и все мы пережили очень, очень много, и я в том числе. Я, видите ли, перенес жизненную драму, и мой утлый корабль долго трепало по волнам гражданской войны…
Мышлаевский. Очень хорошо про корабль. Очень…
Студзинский. Тише!
Лариосик. Да, корабль… Пока его не прибило в эту гавань с кремовыми шторами, к людям, которые мне так понравились. Впрочем, и у них я застал драму… Елена Васильевна, я сервиз куплю вам, честное слово!
Елена. Ларион, что вы?
Лариосик. Впрочем, не стоит вспоминать о печалях. Время повернулось. Вот сгинул Петлюра… Мы живы и здоровы… Все снова вместе… Я даже больше того, вот, Елена Васильевна, она тоже много перенесла и заслуживает счастья, потому что она замечательная женщина…
Мышлаевский. Правильно, товарищ! (Выпивает рюмку водки.)
Лариосик. И мне хочется ей сказать словами писателя: «Мы отдохнем, мы отдохнем!»[98]
За сценой глухой и грузный пушечный удар, за ним другие.
Мышлаевский. Так. Отдохнули! Пять, шесть, девять…
Елена. Неужели бой опять?
Шервинский. Знаете что? Это салют!
Мышлаевский. Совершенно верно: шестидюймовая батарея салютует.
Николка. Поздравляю вас, в радости дождамшись. Они пришодши, товарищи.
Мышлаевский. Ну что ж? Не будем им мешать, как справедливо сказал уважаемый диктор. Тащите карточки, господа. Кто во что, а мы в винт. Буду у тебя, Алеша, сидеть сорок дней и сорок ночей, пока там все не придет в норму, а за сим поступлю в продовольственную управу. Жених, ты будешь?
Шервинский. Нет, благодарю.
Мышлаевский. Впрочем, конечно, тебе не до винта. У меня пиковая девятка. Ларион, бери!
Лариосик. У меня, конечно, тоже пики.
Мышлаевский. Сердца наши разбиты. Ничего, не унывай. Доктор, прошу. Капитан! Черт, у всех пики. Николка, выходи!
Николка выходит и зажигает елку, потом берет гитару.
