На Западном фронте Хейг пытался внести ноту оптимизма: "Мощь и выдержка немецкого народа напряжены до такого предела, что мы можем достичь решающей точки уже в текущем году"{663}.
Англичане копали тоннель под германские траншеи в течение почти полугода и 7 июня взорвали подведенные под немцев девятнадцать мин. Десять тысяч германских солдат были погребены заживо. Будущий премьер, а тогда двадцатилетний рядовой Антони Иден вспоминает крики немцев глубоко в земле. Но оставшиеся в живых немцы просто перешли на заранее подготовленные позиции, и стратегического значения упорный труд англичан не имел.
В целях национального выживания британское адмиралтейство создало после страшного по количеству потопленных кораблей апреля 1917 г. систему конвоев. По распоряжению премьера Ллойд Джорджа кораблям было приказано плавать группами и всегда с полным военно-морским сопровождением. Группы до пятидесяти судов стали эскортировать крейсером, шестью эсминцами, одиннадцатью вооруженными траулерами и двумя торпедными катерами плюс воздушная разведка на предмет обнаружения германских подводных лодок. Только после введения этой системы 24 мая 1917 г. тоннаж отправляемых немцами на дно кораблей начал уменьшаться. В результате в критический период - между маем 1917 и ноябрем 1918 г. - когда миллион сто тысяч американцев в униформе переправились через Атлантику, союзники потеряли только 637 кораблей. Увы, Россия не дождалась этой помощи.
Русская армия
Русская армия, крупнейшая в мире в это время, становилась все более пестрым образованием. В ней появились особые женские части. Некоторые подразделения строились по национальному признаку. Здесь были представители многих религий, были представлены все классы, едва ли не все возрасты. Политические предпочтения армии и флота, политизированных революционным накалом, были не менее разнообразны. Кронштадтская военно-морская база и латвийская дивизия были оплотом большевиков. Другие национальные части, моряки-черноморцы и личный состав артиллерии были от большевиков значительно дальше. Части, противостоящие австро-венграм, отличались более устойчивыми морально-психологическими качествами, чем те, кто видел перед собой немцев.
Офицерский корпус не был единым, прежняя сплоченность уступила место раздорам. За годы войны в него влилось много разночинцев, здесь политика также проложила свои невидимые барьеры. Генеральский состав не мог оправиться от крушения монархии. Высшие офицеры, особенно высшие, ощущали себя находящимися в опасности по причине тех социальных чувств, которые охватили младших офицеров-разночинцев и революционных солдат. И все же, важно отметить, основная армейская масса пока безропотно и пассивно воспринимала свою судьбу. Фаталистически восприняла она приказ номер один, скомкавший дисциплину, и не менее знаменитый приказ No 8 военного министра Керенского - "Декларация прав солдата", в котором Россия дала своим воинам все права участия в политической деятельности (в том числе в антивоенной!).
Армия начала расслаиваться. Одна ее часть фактически требовала забыть об оккупированных противником двенадцати губерниях. Другая, уменьшающаяся, не готова была пойти на такой шаг ни при каких обстоятельствах. Но в целом все стали ощущать шаткость возможностей договориться с противником в условиях потери большой российской территории. При всем этом фатализм стоящих перед германскими пулеметами воинов ощущался все более, а сопротивление революционным агитаторам слабело. Попыток восстановить дисциплину было немало. В начале революционных дней военный министр Гучков поручил комиссии во главе с генералом Поливановым выработать новые уставные правила. Затем самый талантливый русский стратег генерал Алексеев потребовал восстановить "безусловное подчинение командирам" - для этого он созвал 2 мая 1917 г. в ставке фронтовых командиров. Керенский старался подкупить офицеров словесами: "Защитить данное нам нашими предками, то, что мы обязаны передать нашим потомкам, - это элементарная, первостепенная обязанность, которую никто не может отменить"{664}.
Реальность оказалась жестче революционных песнопений. В апреле невыносимо почувствовал себя в кресле командующего петроградским округом боевой генерал Л. Г. Корнилов и просил направить его на фронт: "Мое положение нетерпимо... Я не владею контролем. Я был счастлив на фронте, командуя прекрасными армейскими корпусами! А здесь, в Петрограде, в этом котле анархии, у меня есть лишь тень власти"{665}.
Корнилов сделал свои выводы о будущем России, как и лидер крупнейшей буржуазной партии октябристов военный министр Гучков, протестовавший по поводу "условий, в которых реализуется государственная власть". Милюкова возмутила отставка - "дезертирство" - Гучкова как знак банкротства русской буржуазии правого фланга. Генерал Алексеев считал, что дело заключалось в природном пессимизме лидера октябристов{666}. Просто проницательному Гучкову открылась бездна, перед которой встала Россия, осуществив революцию в ходе страшной войны. Отныне судьба революции и отечества была вручена почти неестественному союзу либеральных интеллигентов и социалистов всех оттенков.
Отдельные части страны уже начали битву между собой. Скажем, в Финляндии быстро происходит размежевание прогерманских и прорусских сил.
Союзники следят за Петроградом
Новые боевые союзники - американцы - стремились не терять присутствия духа и постараться увидеть новые возможности в жутком русском раздрае. Э. Рут в отчете о поездке в Россию в мае-июне 1917 г. призвал направить значительные суммы на борьбу с пораженчеством в рядах русской армии. Даже если русская армия и не начнет свое долгожданное наступление, "положительные стороны такого финансирования для Соединенных Штатов и их союзников будут столь велики, что оправдают возможные траты"{667}.
Вильсон не особенно нервничал из-за традиционной русской переменчивости. И только возможность созыва Петроградским Советом (его главой уже стал Троцкий) международной конференции о целях ведущейся войны поколебала спокойствие президента. Вильсону пришлось бы тогда "спуститься с небес", покинуть позицию стоящего над спором и начать жалкий торг с союзниками по поводу их территориальных и прочих притязаний - он мог быстро потерять мантию неофициального вождя коалиции.
Э. Хауз настаивал: "апостол свободы" обязан выдвинуть привлекательную идейную доктрину, которая консолидировала бы расшатанные элементы в России. Среди ливня и грозы, обращаясь к спрятавшимся под зонтами вашингтонцам, президент Вильсон 14 июня 1917 г. впервые дал относительно полную трактовку мирового конфликта: "Война началась военными властителями Германии, которые доминировали над Австро-Венгрией". Он обвинил военную клику Германии в продолжении войны, когда стало ясно, что относительно быстрое военное решение невозможно. "Военные властители, под игом которых Германия истекает кровью, ясно видят тот рубеж, который судьба начертала им. Если они отступят хотя бы на дюйм, их влияние как за границей, так и внутри страны рассыплется на части словно карточный домик"{668}.
Главная надежда немцев - заключить мир немедленно, пока их армии находятся на территории соседних стран Европы. Ради этого они используют пацифистские и либеральные силы в европейских странах. Но горе легковерным. "Стоит немцам добиться своего, и сторонники немецкого мира, ныне выступающие их орудием, будут раздавлены весом создаваемой великой военной империи; революционеры России будут отрезаны от каналов сотрудничества с Западной Европой, лишены возможности получить ее помощь, контрреволюция будет ускорена и поддержана, Германия потеряет собственный шанс на освобождение, а Европа начнет вооружаться для следующей, окончательной схватки".
Британский посол в Швеции сэр Эвме Хоуард 14 апреля 1917 г. предостерег свое правительство от недооценки европейского социализма.
Он сообщил правительству о русском социалисте Ленине, который на пути из Швейцарии в Россию совещался с Стокгольме со своими коллегами-радикалами из европейских стран и пообещал возвратиться в Стокгольм во главе русской делегации для мирных переговоров. Если западные державы отвергнут его требования о всеобщем мире, российская социал-демократия встанет на путь сепаратных контактов с немцами. Хоуард предупреждал: "Ленин является хорошим организатором и самым опасным человеком, в Петрограде его поддерживают значительные силы. Он настроен антибритански, у него связи с индийскими революционерами... Необходимо сделать все возможное, чтобы проконтролировать его деятельность в России"{669}.
Британское правительство пришло к выводу, что чрезвычайную опасность начинают приобретать требования Петроградского Совета о пересмотре основных целей войны. Именно в таком - зловещем - ракурсе увидел дело премьер-министр Д. Ллойд Джордж: "Любая фальшь, которую начнут пропагандировать немцы, будет воспринята с готовностью"{670}.
