подтверждается, либо нет. В этом смысле даже самые нечестные и абсолютно декоративные выборы все равно являются для Путина политическим стресс-тестом, значение которого не стоит недооценивать. Еще раз повторю – дело отнюдь не в цифре. Цифру-то они нарисуют, а с чувствами что делать? Предстоящий год (а на самом деле уже гораздо меньше) – это весьма опасный для системы период, когда ей придется раскрываться больше, чем обычно. Недооценивать связанные с этим вызовы так же недальновидно, как и переоценивать. Мы станем свидетелями дополнительной нервозности и избыточной, выше «средней по палате», иррациональности поведения правящих элит. Будет расти давление на военных: им придется принимать решения, которые при других обстоятельствах они бы никогда не приняли. Будет расти давление на региональных начальников и вообще на любых начальников: им придется отвечать за решения, к принятию которых они не имеют прямого отношения. В целом, все будет не проще, а существенно сложнее, чем шесть лет тому назад. И это несмотря на то, что все политические гайки докручены до упора. Причина лежит на поверхности: одно дело проходить этот электоральный стресс-тест в 2018-м году с Путиным Таврическим, и совсем другое – в 2024-м с Путиным Бахмутским.","Цифру-то они нарисуют, а с чувствами что делать? - ЭХО",https://echo02.online/opinions/czifru-to-oni-narisuyut-a-s-chuvstvami-chto-delat,2023-05-31 04:43:54 -0400
Вот о чем должна болеть голова - ЭХО,"На днях меня одолели непарадные, но полезные размышления у самого парадного подъезда империи – Александровского моста, расположившегося в сердце Парижа (подарок русского царя парижанам в зените величия империи). Глядя на эту имперскую окаменелость, я неожиданно для себя нашел, как мне кажется, ответ на мучавший меня десятилетиями вопрос: была ли реально в русской истории точка, в которой можно было выбрать для России другую судьбу? На первый взгляд, таких точек было бесконечно много. Кажется, что на любом повороте истории Россия вольна была выбрать себе гораздо лучшую судьбу, но по какой-то случайной оплошности выбирала всегда худшую. Сам Александр III предпочел похоронить вместе с отцом и его реформы, а мог бы продолжить их и предотвратить революционный взрыв три десятилетия спустя. Во время революции могла бы победить одна из массовых партий, уже прижившихся в легальном поле российской публичной политики, а победила религиозная секта, ставившая на голое насилие. На смену правлению этой секты могло прийти регулярное государство с какими-никакими, но институтами, а пришел «стационарный бандит», одержимый той же философией насилия, но уже без каких-либо «великих идей», кроме идеи собственного величия. Если, однако, присмотреться к русской истории повнимательнее, то к большому удивлению обнаружится, что именно негативный сценарий, кажущийся случайным выбором, был наиболее вероятным. Выход из ельцинского тупика 90-х был в реваншизме 80-х, и именно это и случилось. Сам Ельцин был ответом на половинчатость Горбачева, а половинчатость Горбачева была предопределена длительным брежневским застоем, который, в свою очередь, был отрыжкой сталинизма, с легкостью перезимовавшего хрущевскую «оттепель». Сам сталинизм был лишь доведенным до бюрократического совершенства ленинизмом, ставшим на переломе веков вершиной эволюции русской контркультуры, нашедшей наиболее полное воплощение в большевизме. И так вниз, сколько хватает взгляда, до самого конца. То есть, вопреки ожиданиям, все негативные повороты и развороты русской истории оказываются вписанными в ее общую логику и поэтому как раз ожидаемыми, а вот ее позитивные кульбиты, – вроде реформ отца Александра III, хрущевской оттепели или горбачевской перестройки, – похожи на русские исторические алогизмы. И все-таки, глядя на Александровский мост в Париже, я, кажется, обнаружил ту точку, в которой позитивный поворот был более логичен и ожидаем, чем негативный, но все-таки не произошел. Я полагаю, что это последнее десятилетие царствования деда Александра III, императора Александра I. Освобождение крестьян, на мой взгляд, могло и должно было случиться на 40 лет раньше. Уже существовали и необходимость, и возможность совершения этого поворота. Победа над Наполеоном давала Императору колоссальное поле для маневра, тот запас авторитета, которого с лихвой бы хватило на то, чтобы преодолеть сопротивление реакционного лагеря. Но он предпочел утонуть в океане европейской геополитики, став символом европейской реакции. В итоге Россия подключилась к промышленной революции на полвека позже, чем могла бы, и именно этих полвека ей с тех пор каждый раз не хватало, чтобы пройти между струй истории. Вот тогда можно было говорить о китайском пути, а не сейчас. Сегодня мы усугубили ситуацию еще больше. К тем сорока годам Россия ровно два века спустя добавила еще столько же. Итого – 80 лет отставания, жизнь четырех поколений, выброшенная на ветер. Слишком много, чтобы можно было надеяться переплюнуть одним красивым историческим плевком. Вот о чем должна болеть голова. Путин, не Путин – пройдет и это. Даже не пройдет, а сгинет в небытие. А вот эти 80 лет останутся, и нелинейных мыслей, как их наверстывать, пока не видно. Нужны стратегические прорывные идеи о том, как России найти себя после Путина в мире, который ушел почти на сто лет вперед? К сожалению, здесь общими словами о том, что свобода лучше, чем несвобода, или наоборот, не отделаешься.",Вот о чем должна болеть голова - ЭХО,https://echo02.online/opinions/vot-o-chem-dolzhna-bolet-golova,2023-05-31 04:45:44 -0400
Люблю Юлиана Семенова. И люблю перечитывать... - Виталий Рувинский | Facebook,"Люблю Юлиана Семенова. И люблю перечитывать его. Раньше делал это с удовольствием. Потом - с некоторым удивлением. Сейчас - пожалуй что и со страхом. Уж больно лезет из каждой строчки то параллель, а то и дискредитация. Не говоря уже об экстремизме. Ну вот например про раскол, так сказать, элит. *** Вышел в зал, где за длинным столом сидели Бургдорф и Кребс. Перед каждым стоял прибор, две бутылки вермута были раскупорены, Кребс пил мало - язвенник, но Бургдорф пил вовсю - было видно, что хотел опьянеть, но не мог. Борман присел рядом. Слуга тут же принес ему прибор, бутылку айнциана - здесь все знали вкусы рейхсляйтера. Молча выпив, Борман пожелал генералам приятного аппетита. Бургдорф фыркнул: - Очень любезно с вашей стороны... - Вы чем-то расстроены? - осведомился Борман учтиво. - О, я расстроен многим, господин Борман! Я расстроен всем – так будет вернее! И особенно расстроен с тех пор, как, сев в мое штабное кресло, я делал все, чтобы сблизить армию и партию! Друзья стали называть меня предателем офицерского сословия, но я верил - искренне верил, - что мои усилия угодны высшим интересам немцев! А теперь я вижу, что мои старания были
