с отказом моего брата. Я не имею ничего против Парвати, но Лаванда порой переходит все границы. Ни ты, ни я не заслуживаем такого пренебрежительного отношения, — озвучила Джинни то, о чем думала и сама Гермиона. — Вся эта ситуация исключительно между ней и моим братцем, поэтому если Лаванда так хочет испепелять кого-то полным ненависти взглядом и беспричинно хамить, то пусть делает это с Рональдом.
Гермиона тяжело вздохнула, но возражать не стала. Несмотря на то что Джинни была права, в глубине души она хоть и немного, но сочувствовала Лаванде, потому как считала, что та ведет себя подобным образом лишь потому, что отчаянно жаждет быть по-настоящему любимой. Каждый человек грезит об этом, просто кто-то умеет с гордостью принимать поражение и продолжать поиски своего счастья, а кто-то цепляется за прошлое, тая обиду на тех, кто косвенно причастен к имевшей место быть неудаче. Вот только этой самой неудачи и не было бы, встреть Лаванда уготовленного ей судьбой человека. Но она этого почему-то не понимала.
Закрыв дверь в спальню на замок, Джинни достала из шкафа классические черные лодочки на шпильке и протянула их Гермионе.
— Ты наверняка будешь на каблуках, поэтому надень эти туфли, чтобы я смогла правильно измерить длину будущего платья, — объяснила Джинни, после чего попросила Гермиону снять джинсы и свитер.
Раздевшись до нижнего белья и надев лодочки, Гермиона прошагала в центр комнаты и остановилась перед подругой, расправив плечи. Недолго думая, Джинни взмахнула палочкой, и из ее сундука тут же вылетела измерительная лента для шитья.
— Секунду, только возьму пергамент и перо.
Заручившись всем необходимым, она вновь рассекла воздух волшебным древком, и заколдованная лента проскользнула под рукой Гермионы, плотно закручиваясь вокруг ее груди.
— Посмотрим, — встав справа от нее, Джинни вгляделась в указанное на ленте значение и сделала на пергаменте первую пометку, — тридцать два дюйма. Идем дальше.
Тонкая желтая лента, словно змея, скользнула по коже, отчего Гермиона вздрогнула и слегка сгорбилась. Однако заколдованная вещь тут же стянулась вокруг ее талии, вынуждая расправить плечи.
— Эй!
— А ты что думала? — спросила Джинни, даже не пытаясь скрыть нахальную улыбку. — От снятия мерок зависит, каким выйдет платье, поэтому будь умницей и стой прямо.
В ответ на это Гермиона по-ребячески показала подруге язык, но все же выполнила озвученную просьбу и вновь выпрямилась. Джинни, позабавившись ее первоначальной реакцией, одобрительно кивнула и вывела в воздухе U-образный символ. Лента тут же ослабила хватку на талии Гермионы, тем самым позволяя правильно измерить необходимый параметр.
— Двадцать шесть… — сосредоточено проговорила Джинни, записывая обхват талии Гермионы ровно под прошлым значением.
Спустя несколько минут все необходимые мерки были сняты.
Разувшись, Гермиона вернула туфли в шкаф и подошла к стулу, на котором были сложены ее вещи. Надев свитер и слегка пригладив растрепавшиеся волосы, она устало опустилась на кровать и принялась наблюдать за Джинни, которая так и стояла в центре комнаты, торопливо записывая что-то на пергаменте. В какой-то момент движения ее руки приобрели несвойственный письму характер, посему Гермиона предположила, что она рисует примерный набросок платья.
— Готово, — напоследок взглянув на результат своих стараний, Джинни убрала пергамент в сундук, куда несколькими минутами ранее опустилась измерительная лента. — Думаю, к среде все будет готово, поэтому после занятий можешь прийти на финальную примерку.
— Даже не знаю, как тебя благодарить, — растерялась Гермиона, до сих пор испытывая неловкость за то, что Джинни придется шить еще одно платье. Ее помощь на самом деле была бесценным подарком, потому как оставшиеся в «Шапке-невидимке» наряды не соответствовали желаниям Гермионы, а ранее купленные платья, увы, находились в Лондоне. — Если бы не ты, то мне, наверное, пришлось бы идти на Святочный бал в хэллоуинском костюме. Ты — моя фея-крестная.
Уголки губ Джинни приподнялись в легкой улыбке, однако при упоминании о Святочном бале ее взгляд потускнел точно так же, как недавно в Хогсмиде. Это в который раз доказывало, что глаза всегда были и будут тем, что не удастся скрыть за фальшивыми масками. Они — ахиллесова пята любого лжеца. Очевидно, безупречная подмена эмоций подвластна лишь тем, у кого отсутствует душа: если тебе чужды человеческие чувства, то внутренние переживания никогда не помешают успешно разыграть представление перед обманываемым оппонентом.
— Джинни, что происходит? — не выдержав, спросила Гермиона. Ей было сложно делать вид, что все в порядке, когда факты, доказывающие обратное, были налицо. — Я пойму, если ты не захочешь говорить об этом, но знай, что я за тебя переживаю.
Джинни тяжело вздохнула и, в несколько шагов подойдя к кровати, опустилась рядом с Гермионой. Выждав с минуту, она все же решилась заговорить:
— Лекс пригласил меня на Святочный бал… — было слышно, что каждое слово давалось ей с трудом. Как будто вырываясь из ее горла, они напоследок царапали его изнутри ржавым гвоздем.
— Так это же замечательно, разве нет? — непонимающе спросила Гермиона, в ответ на что Джинни горько усмехнулась. От этого звука сердце будто пропустило через соковыжималку.
— Я отказала ему.
— Но почему? Я думала, что Лекс симпатизирует тебе, — Гермиона старательно подбирала слова, боясь сказать что-то лишнее. Она не так хорошо знала Лекса, да и в целом имела слабое представление об их с Джинни отношениях, поэтому пыталась действовать осторожно. Симпатия была вполне достойной заменой громкого слова «любовь», которым не стоило разбрасываться, не зная всей истории наверняка. — Помнится, ты говорила, что, находясь рядом с ним, чувствуешь себя так, словно ловишь золотой снитч, сидя верхом на новеньком «Чистомете».
Когда губы сами собой изогнулись в искренней улыбке, Джинни мгновенно прикусила нижнюю из них, будто бы желая испытать отрезвляющую порцию боли, которая должна была развеять секундное наваждение и напомнить, что ранее принятое решение об отказе было правильным.
Оно было необходимым. Единственным возможным в сложившейся ситуации.
— Так и есть, но я просто не могла поступить иначе, — слабо повела плечами Джинни. — Все дело в Гарри… Я не хотела сообщать ему обо всем через письмо, а шанс переговорить с глазу на глаз у нас будет только на рождественских каникулах. До того момента я не должна еще больше предать его. Гарри и так не заслуживает того, что я уже сделала по отношению к нему. Поэтому мне пришлось отказать Лексу, — на этих словах голос Джинни дрогнул. Она прикрыла глаза, но по слабо подрагивающим ресницам было очевидно, что она из последних сил сдерживается, чтобы не проронить слезу, которая так яро просится наружу.
Положение, в котором находилась Джинни, и впрямь было незавидным. Предательство Гарри, неожиданно возникшие чувства к Лексу
