– Подождите, но где тогда вы нашли Душу Актуса?
– Едва ли не посмертно, Дэзмунд. Сняли с полуживого тела, выражаясь твоим языком. Еще до того, как Сулина Аманада, именно так ее звали, попала в наш лазарет.
– Тогда я не понимаю, ведь Эос…
– Дэзмунд, неужели ты думаешь, что гномы, работающие у Шиско, разносторонне подкованные интеллектуалы, способные различать всевозможные языки и в случае чего видеть в них глупые орфографические ошибки? Да они же сами пишут с трудом. Отчего тебе вообще пришла в голову такая поразительная мысль? И если уж следующая идея будет о крылатике, то знай – сегодня был весьма насыщенный день, а нашему командору пришлось изрядно попотеть, чтобы скроить заново прежний отработанный маршрут. Пилоты менялись, машины переставлялись местами. Не забывай, что щит рухнул, а некоторые наши механизмы способны работать только при его незримом воздействии.
– Но ведь есть еще личинки Нокиса!
– О, этого добра всегда было предостаточно во всех Гильдиях, но с течением времени, насколько я помню, сохранились они лишь…
– …в Гильдии Огненного Вихря, – ошеломленно закончил за правительницу Дэз. – Тогда получается, что…
– Разобрались, – кивнула ему путница. – В таком случае могу оставить тебя. Не думаю, что тебе стоит идти и подменять Ацту. Я буду ждать тебя с докладом завтра в обычное время и не ранее того. Так что прощай, Дэзмунд.
– До свиданья, госпожа Катарина, – услышала она позади себя голос серкулуса.
Правительница не стала оборачиваться. Ей совершенно не хотелось в очередной раз тратить впустую свое драгоценное время.
Узкие коридоры. Стылый воздух. Шум вдалеке от ведущихся на Темном этаже работ. Ловкое разделение, и вот уже она видит, как ее нечеткий образ исчезает в очередном пролете, а она сама, ведомая лишь собственными знаниями и одной единственной целью, исчезает в совершенно ином направлении. Потайной ход поглощает ее целиком.
Ловкий танец в абсолютном мраке – извечное ее развлечение. Обходить ловушки веселее, зная, как правильно это делать.
Очередной проход открыл ей узловатый ветвистый пролет, но не ветви ее интересовали, а каменный блок пола. Легкие прикосновения пальцев, и вот уже он отодвинулся, а сама Катарина исчезла в черненом провале, плотно прикрыв за собой своеобразный люк.
Только он захлопнулся, как неяркий свет озарил небольшую пыльную комнату.
– Госпожа Катарина, мое почтение, – говорит ей глухой глубокий голос.
Она внимательно осматривает его обладателя, примостившегося на каменной плите совсем рядом с ней. Он едва ли походил на того человека, которого путница совсем недавно видела в Гильдии Ветра. Если бы он не обратился к ней, то, возможно, она даже его не узнала. Непривычная, легкая и довольно заношенная рубаха, полотняные грязные брюки, да и сам внешний вид – заросший, растрепанный и совершенно какой-то чужой.
– Значит, все прошло удачно, Лиса?
– Да, госпожа Катарина, – сказал ей путник. – Я добыл то, что вы просили.
– Хорошо, – кивнула она.
– Вот, возьмите, – проговорил он, протягивая ей тусклый черный предмет, – это то, о чем вы говорили, а это, – указывает он на лежащую у ног сумку, – то, что нам помогло добраться до места.
Катарина трепетно переняла из рук мага древний осколок ключа. Осторожно осмотрела его. Прощупала, так, точно от этого зависело что-то неизбежно важное.
– Это действительно он, – тихо проговорила женщина. – Думаю, слепок, который тебе дали в Долине Триединства, пригодился на славу, ведь без него, по-настоящему, ты бы не смог унести вот это, – ногтем она постучала по черному камню, – и случилась бы настоящая проблема. Я думаю, ты понимаешь, о чем я, верно, Лиса?
– Да, госпожа Катарина, – негромко ответил ей маг.
– А это я так понимаю, Эос, верно?
– Да, – кивнул головой парень. – Как вы и говорили. Только…
– Только?..
– Их теперь две. Эос. Так получилось. Я уничтожил улики. Стер память, как вы и просили.
– Кто?
– Ласточка и Нианон. Его крылатик спас нас.
– Хорошо. Думаю, ты не из тех, кто оставляет после себя пятна, но я все же перепроверю. И еще одно, – без особого интереса произнесла путница, – будь добр, приведи себя в порядок. Только прическу не меняй, а вот с цветом волос что-то сделай. Не идет тебе он.
– Я… – тень непонимания пролегла по лицу Лисы, но затем она сменилась каким-то странным онемением.
– Ты должен помнить кто ты, Лисхен, – просто сказала женщина.
Есть вещи, которые невозможно стереть, а есть те, которые забыть легче легкого.
Мир вновь завертелся, а маленькая частичка паутины заняла свое надлежащее место в огромном хаосе бытия. Вот он – ее мир.
И Катарина, впервые за этот день, по-настоящему улыбнулась.
Эпилог
Время ее больше не интересовало. Оно осталось где-то позади, канув в пучину недомолвок, из которых едва ли выбраться до утра. Заводной механизм замолчал. Остановились отсчитывающие ход жизни стрелки, а вместе с ними замерло на месте что-то важное – то, что не увидеть и не понять, когда все вновь встанет на старую колею. Едва осязаемое, оно робко стоит у самого рубежа. Там, где всегда облачно. Там, где всегда идет дождь. Там, где протекает невидимая река, не имеющая ни устья, ни истока. Где на переправе нет ни единой души.
Все замерло, повинуясь властной незримой воле. Лишь один-единственный человек в этом замершем и ставшем таким пустым мире все же пытался нащупать незримую цепь. Старался услышать в совершенной тишине хоть мало-мальский шорох, но ответом ему были нестройные перезвоны внутренних голосов, звучащих разрозненно и нестойко. Так отчетливо. Так громко. Они не давали уснуть, пытаясь окунуть сновидца в дымное, неспокойное безвременье. Исподволь елозя замшелые беспокойные мысли из угла в угол. Небольшая рокировка, и все обратно идет по кругу. Бесконечный, замкнутый цикл.
Включенная вентиляция – плохой советчик для человека, привыкшего вдыхать свежий воздух из открытого окна. Ощущать такую близкую, мягкую, щекочущую прохладу. Затуманенные, приглушенные ароматы. Убаюкивающий шум дождя, странные скрипы и пугающие перезвоны. Легковесный шелест листвы. Крики ночных птиц. Все это и призрачное прикосновение ветра на щеках. Невесомые и такие простые вещи, о которых здесь, в Лабиринте, приходится забывать.
Девушка бы сейчас все на свете отдала лишь за одну единственную ночь под открытым небом. За возможность увидеть звезды, а не блеклые флуоресцентные точки, расклеенные по ее потолку. Мнимые скопления галактик. Стеклянная реальность, утрамбованная в четырех стенах под огромным пластом земли.
Вот она – ее свобода. Ее маленький мир, завернутый в нетленное одеяло эха войн и грез. Чувства обостряются, и вот уже она незримо ощущает всю мощь Границы. Холодящего ужаса, что застыл навеки в безвозвратной тоске по никогда до конца не наступающему миру. Свобода без возможности быть свободным. Цель, у которой нет настоящего стержня, а лишь возможность бесцельного существования ради идеи, которую никто даже сформулировать не может. Слепые ведут друг друга в темноте и совершенно не замечают обвала, даже не думают, что однажды могут туда упасть. Вот это и был их солнечный, ясный день, полный глупости и собственных эгоистических помыслов.
Почему все так, а не иначе?
Так и не сказанные слова путаются, исчезают, а путница медленно погружается в безрадостную лихорадочную дрему. Поздняя осень Последних миров зацвела у нее глубоко в душе. Так отчетливо. Так ярко.
Сумрак ночной прохлады сменялся беспросветным туманом, и пики древних, обретших вечный покой гор то выступали чернеными громадами, то исчезали во мгле. Очередной промозглый и сырой, запорошенный первым снегом перевал, и кажется, что дороге нет конца. Темные, выкрашенные в глубокие черные цвета стволы деревьев, их тонкие, скрюченные ветви – единственные живые существа среди застывшей навек печали и спокойствия.
Растерянная, гонимая едва ощутимой надеждой, девушка блуждала под затянутым одутловатыми тучами небосводом. Осторожно переступая через скрюченные изуродованные непогодой корни, переходя задернутые прелой листвой буераки, огибая испещренные узорами ветров и порослями мхов булыжники, она шла навстречу самому ветру по слизкой земле босиком, совершенно не ощущая вечерних заморозков.
Откуда-то появился Нианон, держащий старый железный фонарь и зовущий кого-то из темноты. Он не видит ее, а она пытается позвать паренька по имени, но не может. Не в состоянии вымолвить ни звука. Протянутая в порыве рука дотрагивается до сероватой дымки, в которой пропадает юный эмпат. И опять вокруг хлипкая марь – все это теряет свои очертания, исчезает. Блеклое полотно тонким настилом ложится на плечи, бельмами расползается по глазам.
Головокружительный полет, и вот уже она пристально оглядывает все это сверху. Сумеречное одеяло из холмистых отрогов гор кое-где увито лесистыми перепутьями глубоких оврагов. Блеклые куски тумана, что заплатки, устлали узкие долины. Подкладка снега выворачивает наизнанку полотно.
