— Потом зайдем в церковь, незаметно обмоем рану святой водой. Если я смогу это вытерпеть, то еще есть надежда. Как странно, — снова та же циничная усмешка, — я всегда считала церковные обряды чепухой и вот сама исполняю.
— Он, по-видимому, не считает их чепухой, — трезво заметил я.
Я помог ей смыть кровь с горла, не коснувшись открытых ран, и сторожил у двери, пока она одевалась. Вблизи раны были так ужасны, что мне пришлось выскочить на минуту за дверь, чтобы выплакаться. Но Элен, хотя пошатывалась на ходу, держалась твердо. Она повязала свой обычный шарфик и отыскала в сумочке шнурок, взамен цепочки крестика. Я надеялся, что шнурок окажется крепче цепочки. Простыня была безнадежно испачкана пятнышками крови.
— Предоставим монахам думать… ну, в этой спальне и раньше бывали женщины, — прямолинейно заявила Элен. — Им наверняка не впервой отстирывать кровь.
Ко времени, когда мы вышли из церкви, Ранов уже томился во дворе. Он, прищурившись, взглянул на Элен.
— Долго же вы спите, — произнес он тоном обвинителя.
Я пристально разглядывал его глазные зубы, но они выглядели не длиннее, чем прежде: неочищенные, сточенные зубы, оскаленные в неприятной усмешке».
ГЛАВА 67
«Прежде меня раздражало явное нежелание Ранова отвезти нас в Рилу, однако энтузиазм, с которым он принял поездку в Бачково, встревожил меня еще больше. По дороге он обращал наше внимание на виды, которые часто были интересны, невзирая на его монотонные комментарии. Мы с Элен старались не встречаться взглядами, но я чувствовал исходящую от нее отчаянную тревогу. Теперь нам приходилось беспокоиться еще и из-за Йожефа. От Пловдива узкая дорога вилась вдоль каменистого ручья, а с другой стороны поднимались отвесные скалы. Мы снова углублялись в горы — в Болгарии, куда бы вы ни направились, горы всегда рядом. Я высказал эту мысль Элен, которая, сидя на заднем сиденье рановского автомобиля, смотрела в другое окно, и она кивнула:
— "Балкан" — турецкое слово и значит «гора».
Подъезд к монастырю оказался не слишком величественным — мы просто свернули с дороги на пыльную площадку и пешком прошли к воротам. Бачковский монастырь располагался среди высоких скалистых холмов, кое-где поросших лесом, у небольшой речки. Даже в начале лета местность выглядела засушливой, и я хорошо представлял, какой ценностью для монахов был близкий источник воды. Наружная стена сложена из того же тусклого камня, что и окрестные холмы, а крыша из той же желобчатой красной черепицы, которую я видел на старом доме Стойчева и на сотнях других домов и церквей вдоль дороги. Ворота представлялись темным зевом, глубоким, как устье пещеры.
— Можно просто входить? — обратился я к Ранову. Тот помотал головой, что означало «да», и мы вступили в прохладный полумрак под аркой. Через несколько секунд неторопливого шага мы оказались на солнечном дворе, но за эти мгновенья в толще монастырской стены я не слышал ни звука, кроме наших шагов.
Должно быть, я ожидал увидеть такое же людное место, как в Риле; покой и красота Бачкова заставили меня порывисто вздохнуть, и Элен тоже пробормотала что-то про себя. Монастырская церковь с красными угловатыми византийскими башнями заполняла собой почти весь двор. Они не блестели золотом, но поражали древним изяществом — гармонией, созданной простейшими материалами. Плющ обвивал церковные башни, деревья обступали их, и один высокий кипарис возвышался, соперничая с колокольней. У стены, беседуя, стояли трое монахов в черных рясах. В блистающем солнечном свете дрожали клочки тени под деревьями; легкий ветерок колыхал листву. Я с удивлением смотрел на кур, которые скребли землю между древних плит мощеного двора, и на полосатого котенка, высматривающего кого-то в трещине стены.
Как и в Риле, вдоль внешней стены монастыря тянулись крытые галереи, каменные и деревянные, и портал церкви тоже покрывали выцветшие фрески. Кроме трех монахов, кур и котенка, во дворе не было ни души. Мы были одни посреди Византии. Ранов направился к монахам и завязал с ними разговор, а мы с Элен немного отстали. Почти сразу Ранов вернулся.
— Настоятеля сейчас нет, но библиотекарь на месте и может нам помочь.
Мне не понравилось это «нам», но я смолчал.
— Можете осмотреть церковь, пока я его разыщу.
— Мы пойдем с вами, — твердо сказала Элен, и все мы отправились вслед за одним из монахов на галерею.
Библиотекарь работал в комнате на первом этаже и, когда мы вошли, поднялся, чтобы нас приветствовать. Помещение выглядело голым, если не считать железной печурки и яркого коврика на полу. Я подивился, где же хранятся книги и рукописи. Ничто, кроме пары толстых томов на столе, не напоминало здесь библиотеки.
— Это брат Иван, — пояснил Ранов.
Монах поклонился, не протягивая руки: руки, скрытые длинными рукавами рясы, он скрестил на груди. Мне пришло в голову, что он избегает касаться руки Элен. Должно быть, та же мысль возникла и у нее, потому что она отступила назад, спрятавшись у меня за спиной. Ранов обменялся с монахом несколькими словами.
— Брат Иван просит вас, пожалуйста, садиться.
Мы послушно сели. Над бородой брата Ивана виднелось серьезное длинное лицо. Он несколько минут изучал нас.
— Вы можете задавать ему вопросы, — подбодрил нас Ранов.
Я прочистил горло. Никуда не денешься, приходилось задавать вопросы при Ранове. Постараюсь придать им чисто академический вид.
— Не спросите ли вы брата Ивана, что ему известно о паломниках, прибывавших сюда из Валахии?
Ранов перевел вопрос, и при слове «Валахия» лицо библиотекаря просветлело.
— Он говорит, что, начиная с пятнадцатого века, их монастырь поддерживал постоянные связи с Валахией.
Сердце у меня забилось, но я постарался не ерзать от нетерпения.
— Да? И какие же?
После короткого обмена фразами брат Иван махнул длинной ладонью в сторону двери. Ранов кивнул:
— Он говорит, что с этого времени князья Валахии и Молдавии оказывали монастырю щедрую поддержку. В библиотеке имеются манускрипты с перечислением пожертвований.
— А причина ему известна? — тихо спросила Элен. Ранов передал ее вопрос монаху.
— Нет, — ответил тот, — известны только манускрипты с описанием пожертвований.
— Спросите его, — попросил я, — знает ли он что-нибудь о группе паломников, прибывших сюда из Валахии приблизительно в то время?
Брат Иван открыто улыбнулся.
— Известно, — сообщил Ранов. — Таких было много. Монастырь был важным пунктом на пути паломничества. Многие пилигримы проходили через него в Афон или в Константинополь.
Я чуть не скрипнул зубами.
— Имеется в виду конкретная группа паломников, доставлявшая… своего рода реликвию. Или искавшая некую реликвию. Он ничего такого не слышал?
Ранов с трудом сдерживал торжествующую улыбку.
— Нет, — объявил он, — о таких паломниках он не знает отчетов. В пятнадцатом веке здесь бывало много паломников. Банковский монастырь считался тогда очень важным. Патриарх Болгарии перебрался сюда, будучи изгнан из древней столицы Велико Тырново захватившими страну оттоманами. Здесь он и скончался в 1404 году, и здесь же похоронен в пещерном склепе. Это древнейшая часть монастыря и единственная, сохранившаяся без перестройки.
Снова заговорила Элен.
— Не могли бы вы спросить его, знает ли он среди братии монаха, носившего раньше имя Пондев?
Ранов перевел ее вопрос, и брат Иван взглянул на нас озадаченно, а может быть, и недоверчиво.
— Он говорит, что это, должно быть, брат Ангел. Его прежде звали Василь Пондев, и он был историком. Но у него теперь… не все в порядке с головой. Из разговора с ним вы ничего не узнаете. Теперь самый лучший историк среди них — отец настоятель, и он сожалеет, что вы его не застали.
— Все-таки мы хотели бы поговорить с братом Ангелом, — сказал я Ранову.
И библиотекарь, недовольно насупившись, провел нас снова во двор, а оттуда, через арку вторых ворот, в другой двор, посреди которого стояло старинное здание. Этот двор был менее ухожен, и здание, и плиты под ногами казались выщербленными. В трещины пробивались сорняки, а на углу крыши росло деревце: со временем, разросшись, оно могло, если его не выкорчевать, обрушить весь угол. Я догадывался, что восстановление храмов Божьих не считалось приоритетной статьей в бюджете болгарского правительства. Рила была туристским аттракционом, где демонстрировалась «подлинная Болгария» и ее борьба с турецкими оккупантами. Но этот древний монастырь корнями принадлежал Византии, а византийцы были такими же захватчиками и оккупантами, как пришедшие после них турки. Этот храм мог стоять в Армении, в Грузии, в Греции — и разве нам не рассказали сию минуту, что он, в отличие от других болгарских церквей, и при турках сохранял независимость? Неудивительно, что власти не обеспокоены тем, что на его крыше прорастают деревья.
