Пока он, дрожа от нетерпения, тащил ее по дну лагуны, она преувеличенно подволакивала увечную ногу, делая вид, что не может идти быстрее. Ей надо было во что бы то ни стало обязательно выиграть время, чтобы немного подумать, чтобы придумать хоть какую-нибудь новую уловку.
Но она была всего лишь ребенком, а с ходу придумать что-либо оригинальное не так-то просто даже для такси шустрой девочки, как она, несмотря на весь ее десятилетний опыт придумывания хитрых уверток, призванных показать, что она способна сама постоять за себя, что она крепкий орешек и никогда не плачет. Но запас се уловок и хитростей кончился, и никогда в жизни ей не было так страшно, как сейчас.
Он протащил ее мимо больших лодок, очень похожих на венецианские гондолы, но с носовой частью, как у кораблей викингов. Нетерпеливо-настойчиво влекомая за руку незнакомцем, она прохромала мимо ужасной, ощеренной змеиной морды, рядом с которой почувствовала себя крохотной былинкой.
Дно сухого пруда было сплошь усеяно занесенными сюда ветром опавшими листьями и полуистлевшими обрывками бумаги. Неожиданные сильные порывы ночного ветра кружили у их ног шипящие мусорные водовороты этого сухого призрачного моря.
– Иди же, счастье мое, – поторапливал он ее своим приторным сатанинским голосом, – ты должна сама пройти свой путь на Голгофу, как это сделал Он. Разве не так? Или я прошу слишком многого? Как полагаешь? Но ведь я же не настаиваю, чтобы ты сама несла на плече свой крест, а? Что скажешь, милая, можешь ты, сука, идти быстрее или нет?
Она была до смерти напугана, и никакими увертками этого было не скрыть, никакими увертками не удержать слез. Ее всю трясло, как в ознобе, и она плакала навзрыд, а правая нога теперь болела так сильно, что она не только не могла двигаться быстрее, как он требовал, но вообще едва держалась на ногах.
В прошлом, в такие моменты, как этот, она бы обратилась за помощью к Богу, говорила бы и говорила с Ним без умолку, ибо никто так часто и так грубо не общался с Богом, как с малых лет это привыкла делать она. Еще в машине она обратилась к Нему, но Он не услышал ее. И в прошлом их беседы были односторонними, правда, говорила всегда только она, но знала при этом, что Он внимательно слушает ее, слышала рядом с собой Его едва ощутимое медленное, ровное дыхание. Но сейчас Регина была уверена, что Он не слышал ее, иначе, увидев, в каком безнадежном положении она оказалась, не замедлил бы ответить ей. Но Он исчез, и она не знала, как его отыскать, и чувствовала себя такой одинокой, как никогда в жизни.
Когда она полностью обессилела от слез и совершенно не могла идти сама, незнакомец подхватил ее на руки. Он был очень сильным. Она не могла воспротивиться этому, но и не обхватила его за шею руками. Сложив их на груди, сжала кулачки и, отрешившись от всего, полностью ушла в себя.
– Дай мне самому понести тебя, мой маленький Иисус, – прошептал он, – мой прелестный, маленький ягненочек, окажи мне эту честь.
В голосе его, приторно-елейном, не было теплоты и участия. Только ненависть и презрение. Эти интонации не были ей в новинку, она уже слышала их раньше. Как ни старайся приноровиться к другим и со всеми быть в хороших отношениях, всегда найдутся дети, которые возненавидят тебя только за то, что ты чем-то отличаешься от них, и в голосах их постоянно звучат нотки, от которых бросает то в жар, то в холод.
Он понес ее через открытые сломанные и провисшие на петлях ворота в темноту, заставившую ее почувствовать себя совсем маленькой девочкой.
Линдзи даже и не подумала выйти из машины, чтобы проверить, можно ли открыть ворота. Когда Хатч указал направление, она просто-напросто прижала педаль акселератора к полу. Машина, взбрыкнув, пулей помчалась вперед. С треском и грохотом, напрочь снеся ворота и разбив передок уже основательно потрепанной в пути машины, лишившись к тому же одной из фар, они ворвались на территорию парка.
Направляемая Хатчем, она проехала по окружной служебной аллее почти половину парка. По левую руку от них бежал высокий забор, покрытый коряво торчащими обрывками вьющейся лозы, когда-то полностью скрывавшей в густой листве звенья цепи, а ныне засохшей на корню после того, как была отключена система водоснабжения. По правую – глухие торцовые стены павильонов, в которых размещались катальные горки, сооруженные с расчетом на такие длительные сроки эксплуатации, что демонтировать их было не так-то просто. Попадались строения с затейливыми фасадами, поддерживаемыми наклонными опорами, хорошо видимыми сзади, со служебной аллеи.
Свернув с аллеи и проскочив между двумя такими постройками, они помчались по широкой петлявшей дороге, по которой раньше двигались толпы народу. Огромное, самое большое из тех, что ей когда-либо доводилось видеть в жизни, чертово колесо, разбитое ветрами, иссушенное солнцем и потрепанное годами забвения, высилось в ночи, подобно громадному скелету левиафана, начисто обглоданного стервятниками.
У одного из крупных сооружений, у береговой кромки засохшего пруда, стояла машина.
– "Дом ужасов", – выдохнул Хатч, так как знал это место по своим видениям.
Крыша сооружения представляла собой целый ряд остроконечных шатров, словно была куполом цирка-шапито, под которым размещалось сразу несколько арен.
Линдзи могла видеть только то, что попадало в свет фар движущейся машины, но и этого было достаточно, чтобы вызвать в ней отвращение к окружавшему их пейзажу. Не будучи по природе суеверкой – хотя, если учесть все происходящее, быстро таковой становилась, – она тем не менее физически ощутила смрадное дыхание смерти, исходящее от этого строения, как ощутила бы холод, исходящий от глыбы льда.
Она вплотную подъехала сзади к стоявшей машине. "Хонде". Пассажиры покинули ее в такой спешке, что оставили открытыми обе передние дверцы, и внутри машины горел свет.
Схватив браунинг в одну руку и фонарик в другую, Линдзи выскочила из "мицубиси" и, подбежав к "хонде", заглянула внутрь. Регины там не было.
Она обнаружила, что наступил момент, когда страх как бы уже застыл на самой верхней точке шкалы. Каждый оголенный нерв напряжен до предела. Мозг не в состоянии больше принимать новую информацию и, достигнув предела восприятия ужаса, оцепенел. Любое повое потрясение, любая новая ужасная мысль больше уже ничего не могут изменить – мозг механически регистрирует поступающую информацию, никак не обрабатывая ее. Линдзи почти ничего не помнила из того, что произошло дома или во время призрачно-нереальной погони по пути сюда; все это выветрилось у нее из головы, остались какие-то несвязанные между собой детали: все ее внимание было сосредоточено только на настоящем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
