А в общем, у них с комендантом отношения хорошие. Может быть, комендант — этот пожилой человек с ершистыми волосами и ершистым характером — даже любил Ласло? Может быть, он и границу смотреть пригласил его не случайно?
За несколько дней до 1 Мая на станции выбрали заводской комитет. Привитая годами служебная дисциплина не замедлила сказаться: председателем избрали Сэпеши… В ответ деповцы выдвинули Казара, и он тоже прошел единогласно. Из деповских в список попал еще один старый слесарь. Остальные в заводском комитете были движенцы, в том числе хрипатый Мохаи.
Коммунисты ходили по домам, собирали жильцов, приглашали на первомайскую демонстрацию: «Пойдем в Пешт, будет пиво, соленые рожки. Английский парк откроют, директор его — Енё Тершанский[62]. По Кольцевому бульвару трамвай пустят… шестой, как и раньше! Все как один на демонстрацию! А в воскресенье, двадцать девятого апреля, утром, всем собраться в Хорватском парке. Объявляется день ударного труда по уборке развалин… Встретим праздник чистотой и порядком во всем районе!..»
В этот день Пал Хайду отважился пуститься в свою первую большую прогулку. Ходил он еще с палочкой, прихрамывая, хотя нога уже, собственно, не болела. И он успешно проделал весь путь до Пешта и обратно. А вечером появился на заседании комитета социал-демократической организации района — с письмом своего ЦК в кармане.
Госпожа Шоош, вдова доктора Антала Шооша, члена окружного суда, по всей вероятности, влюбилась в Ласло Саларди. Влюбляться, впрочем, было для нее не в диковинку. Словно безбрежный океан, заполняли ее душу великие и могучие чувства: щедрая женственность, материнская нежность, мучительная неразделенная страсть, желание любить и жертвовать собой — эти бесценные и вместе с тем бесполезно растрачиваемые порой сокровища природы. И кого только не мчал в своих волнах этот поток: героев давно минувших дней, вождей дальних стран, великих ораторов, ученых с тайной на челе, людей, чьи лица глядели на нее с экранов кино, с газетных страниц, — недосягаемые идеалы в неоглядных далях географии, истории или общественной иерархии. Даже Яни, возчик мусора, призванный в сорок втором году и с той поры без вести пропавший, даже он был в их числе, — Яни, словно перышко поднимавший на повозку тяжелые мусорные баки, чьи бицепсы под коричневой от загара кожей были такими крепкими, что хоть нож на них точи… Когда же изредка ей попадался объект живой, доступный взгляду, слову, рукопожатию, — чувства в ней вскипали, подобно речному потоку, пенящемуся вокруг мостовых опор. Но сколько таких опор может повстречаться на пути огромного потока?
Госпожа Шоош выросла сиротой, воспитывалась у родственников, в провинции. Отдать себя на произвол чувств ей мешало господское происхождение, выбрать себе спутника жизни по своему вкусу тоже нельзя — бедна. С какой радостью сплавили ее с рук, когда на горизонте появился судья Антал Шоош! Судье шел уже шестой десяток, девушке было двадцать три. Родичи уже было окончательно записали Гизи в старые девы, да и сама она мало-помалу смирилась с положением Золушки, даровой служанки, крестной матери и няньки чужих детей.
Доктор Антал Шоош попал в заштатный городишко с желтыми домиками на кривых, горбатых улочках уже пожилым вдовцом. Сыновья его давно стали взрослыми, самостоятельными людьми. Судья аккуратно, с помощью помады, размещал уцелевшие волоски по всей поверхности своей лысины, фабрил усы и ездил иногда с другими господами поохотиться. О нем говорили, что на вид ему «не дашь и пятидесяти», а когда он пускался ухаживать, все уверяли, что он «даст фору любому нынешнему сорокалетнему». И, наконец, на что родственники Гизи и не надеялись: сирота сама страстно влюбилась в своего суженого. О тех недолгих годах, что она прожила в супружеском счастье, г-жа Шоош вспоминала, как вспоминает человечество о жизни в раю. (Возможно, сам Антал Шоош высказал бы об этих годах другое мнение, будь он жив. Недаром после женитьбы он так быстро догорел…) Но теперь все стали говорить: «Вот тебе и Гизи, какое счастье-то подхватила!» За несколько часов до кончины муж ее получил назначение на председательское место и титул «его превосходительство». Однако, если не считать титула, наследство, оставшееся после смерти г-на Шооша, было невелико. Пока он жил вдовцом, он тратил на себя все жалованье, а то и больше. Не успел он выплатить все и за купленную в рассрочку мебель. Пенсии по мужу была небольшой, ее только-только хватало на жизнь. Но г-жа Шоош все-таки жила на нее, не завися от родственников, и уже этим вызывала зависть. Вскоре, распродав вещи, вдова Шоош перебралась в столицу.
Она была недурна собой, в расцвете сил, округлилась, стала женственнее. Появились поклонники, но, увы, ни одного жениха: ведь, выйди она скова замуж, конец наследству — ее пенсии по мужу! Внешне дни ее и годы текли однообразно. Сплетен о ней ходило в доме не так уж много, а если они и рождались, то быстро затухали. Считали ее немножко чудаковатой. Иногда она, вдруг загоревшись, пускалась распространять среди соседей билеты на какую-нибудь театральную премьеру. Потом взялась шефствовать над союзом служанок-католичек имени Святого Винцента. Одно время донимала Кумича, требовала, чтобы он выносил мусор не с вечера — бродячие собаки да кошки за ночь опять все разбрасывали, — а утром, точно к прибытию мусорщика, чтобы тому тоже не ждать! Затем, словно устав от воспитательной работы с пьянчужкой дворником, принялась вязать теплые набрюшники для солдат, подбив на это еще нескольких соседок. Кто были вдохновителями ее порою мимолетных, порою и упрямых капризов? Этого никто не знал. Да и сама г-жа Шоош не помнила их. Все, что прошло, теряло право даже на ее память. Исключение составляли только годы замужества. С каждым новым увлечением она заново открывала для себя любовь, и каждый раз именно эта любовь была для нее настоящей и первой. Может быть, она влюбилась бы и в Гитлера, тем более что фотографы — известные льстецы, а слава — хорошая косметичка. Но именно в то время, когда эта зловещая звезда появилась на небосводе Европы, г-жа Шоош как раз лечила печень у одного врача-еврея. (Разумеется, она горячо всем рекомендовала курс лечения печени: «Не важно, что вы полнеете. Никогда не узнаешь, как и что… Все зависит от эритроцитов! Вот я, например, довольно полненькая, а выявилось, что у меня малокровие…») Малокровие ее прошло, но ненависть к Гитлеру, привитая ей врачом-евреем, осталась.
В тот памятный день, когда г-жа Шоош в концерте увидела и услышала Ласло, она вновь «впервые» и «по-настоящему» испытала великое чувство. Дома заглянула в список жильцов квартала — сколько ему лет. И несколько разочаровалась, узнав, что всего двадцать девять. «Мужчина должен выглядеть по меньшей мере на тридцать пять». Но ей сразу же вспомнилась одна супружеская пара: она старше его на двенадцать лет, а как они счастливы! Г-же Шоош никто не дал бы ее сорока трех, и ей не составляло большого труда выдавать себя за тридцатидевятилетнюю: лицо у нее было полное, кожа гладкая, нигде ни морщинки. Когда на следующий день, принарядившись, но не слишком броско, — только слегка привела в порядок волосы, чуточку подрумянила лицо и вместо грубой, истасканной одежки надела весеннее, по погоде, платье, — она явилась в комитет, Жужа всплеснула руками: «Гизи, до чего же ты хороша! Ну и ну! Серьезно тебе говорю, тебе впору в Союз молодежи вступать». Г-жа Шоош покраснела — к чему было и румяниться? — и чуть было не расплакалась от удовольствия. Она так и засияла от счастья. Но Саларди даже не заметил ее. Он стоял возле секретарского стола и что-то обсуждал с Сечи. Лишь мельком взглянув на отчет усердного председателя квартального комитета, он рассеянно, даже не взглянув на г-жу Шоош, обронил: «Спасибо, здесь все в порядке. Все в порядке…»
Несколько дней спустя, когда г-жа Шоош принесла в комитет план первомайских украшений и доложила, сколько людей и кто именно примет участие в демонстрации, Саларди был уже более щедр на похвалу: «Ничего не скажешь, двадцать второй квартал у нас в районе лучший! Вы прямо молодец!» И г-жа Шоош несколько дней ходила, упиваясь этими словами, как наградой.
Двадцать седьмого апреля в прибранной женской гимназии собрались председатели домовых комитетов. Совещание прошло необычно торжественно, совсем не так, как проходили их еженедельные совещания. Стол покрыли кумачом, принесли два флага — красный и трехцветный национальный. За столом сидели председатель районного управления и представители всех партий. С докладом выступил Саларди. Это было последнее большое агитационное мероприятие перед 1 Мая и ударным воскресником. Г-жа Шоош слушала оратора, но за расписанными по дням и часам планами и мероприятиями она видела не темпы, не тоненькие ниточки взаимосвязанности отдельных участков политического механизма, но, сама того не подозревая, угадывала более общие и вместе с тем более органические связи. И, слушая Ласло, она думала: «Вот говорит человек, умеющий это делать очень искренне и очень вдохновенно. Все, что он говорит, очень легко понять, и с ним трудно не соглашаться».
