персонализированный в Большом Брате. Вольно или невольно эта ситуация карикатурно воспроизводит сумятицу ковидной эпохи, в которой под подозрением был каждый, а иммунитетом не обладал буквально никто.
Решающее же влияние на абсурдистскую концепцию мог оказать диагноз самого Триера: болезнь Паркинсона, то есть потеря контроля над мышлением и деятельностью. Режиссер, обязанный держать вселенную (хотя бы вымышленную) под контролем, не способен держать в руках даже самого себя: трагикомический парадокс в очень триеровском духе. Врач с неизлечимой болезнью. Как не вспомнить «Эпидемию» Триера, в которой он играл доктора Месмера, вознамерившегося избавить человечество от чумы, но оказавшегося разносчиком вируса?
На этом фоне особенно трогательно смотрится параллельная интрига, посвященная борьбе за звание лучшей больницы Дании (у «Королевства» выигрывает госпиталь Скайбю, возглавляемый бывшим одноклассником Боба Эйнаром) и за таинственный «протонный акселератор» – новейший аппарат, попавший именно в Скайбю, вместо «Королевства». Только такая невероятная машина, функционал которой остается секретным, способна кого-либо спасти, тогда как остальные роботы только и умеют философствовать и бить посуду. А врачи не могут и этого.
Сказка восьмая. О сновидениях
За утренним чаем принцесса рассказала королю с королевой, какой она видела сегодня ночью удивительный сон про собаку и солдата: будто она ехала верхом на собаке, а солдат поцеловал ее.
– Вот так история! – сказала королева.
Г. Х. Андерсен, «Огниво»
В первых сезонах «Королевства» пациента готовили к сложной операции на мозге при помощи экспериментальной анестезии – гипноза. Пациент оставался в полусознательном состоянии, пока врачи копались в его черепушке. Этот образ закономерен для раннего Триера. В его «Элементе преступления» и «Европе» главных героев подвергали воздействию гипноза, заставляя рассказать о своем прошлом и даже будущем, а в «Эпидемии» – первом подходе Триера к медицинской теме – гипноз через чрезмерно вовлеченного медиума вытаскивал чуму из воображаемого мира сценария в реальность.
Мы вспоминаем о Лаборатории сна из первых двух сезонов «Королевства», где проходил добровольные сеансы тогдашний студент Могге (Петер Мюгинд) в неизвестных экспериментальных целях. Прошли годы, а Могге до сих пор служит в Королевстве – как и многие, непонятно кем, – рассекая на своем электросамокате по коридорам со странной тросточкой в руке. Как будто вытащил ее из сна и хранит, как свой заветный секрет.
Бергман говорил о Тарковском, что величие его гения – в умении незаметно преодолевать границу между реальностью и сновидением. В этом искусстве Триер – достойный ученик обоих мэтров, которых всегда, с киношколы, считал своими кумирами. Недаром он отправлял Тарковскому посмотреть явно вдохновленный его эстетикой «Элемент преступления» – тому категорически не понравилось, а Бергману, который отнесся к Триеру мягче, – приглашение присоединиться к движению «Догмы 95», оставшееся без ответа.
Раз «Исход» (как любой фильм, и особенно фильм Триера) – сон, почему бы не приснить себе обоих отцов-основателей? В финальном эпизоде третьего сезона «Королевства» режиссер пускается во все тяжкие, передавая им привет. Сначала Тарковскому – под знакомую всем именно по его картинам музыку Баха больница внезапно оказывается в невесомости, и все ее посетители и резиденты, хорошие и плохие, живые и мертвые, ровно на две минуты воспаряют над землей, как в «Зеркале». Потом Бергману, который оказывается одним из танцоров в пляске смерти на крыше Королевства: сцена в точности воспроизводит концовку «Седьмой печати», где, как известно, случайно выбранные статисты изображали в контровом свете главных героев средневековой притчи.
Однако главной пограничником и в то же время нарушителем невидимой границы назначается Карен – кто же еще! Она получает в наследство от призрака Мари бубенчик на шею, а от Большого брата – заветный ключ, ведь теперь она Хранитель врат. Ее сновидение – а весь «Исход» вырастает из него, как из сна Алисы кэрролловская Страна чудес, – составляет рамку сериала и оправдывает любую, самую бредовую, сцену или сюжетный поворот. Из сновидений Карен вытаскивает ответы на все, даже невозможные вопросы.
Сказка девятая. О Рождестве
И вот зажгли свечи. Какой блеск, какое великолепие! Елка затрепетала всеми своими ветвями, так что одна из свечей пошла огнем по ее зеленой хвое; горячо было ужасно.
– Господи помилуй! – закричали девушки и бросились гасить огонь.
Теперь елка не смела даже и трепетать. О, как страшно ей было!
Г. Х. Андерсен, «Елка»
Заснула Карен у елки, под Рождество. Поэтому «Исход» по жанру – святочный рассказ. В котором должно найтись место (как было и у Диккенса, и у Андерсена, и у их наследника Бергмана в «Фанни и Александре») ужасному, забавному, чудесному и откровенно неправдоподобному.
После необъяснимого ночного путешествия из дома в Королевство Карен сталкивается с мифологическим Хольгером-Датчанином, эдаким Каменным гостем (вернее, хозяином). И теряет сознание. Когда же ее принимают пациенткой с диагнозом «сомнамбулизм» в отделение нейрохирургии, с подачи шведской хакерши Калле в графе «лечащий врач» обозначен Санта Клаус.
По мере приближения Сочельника – он грянет в последней, 13-й серии – все чаще врачи и пациенты встречаются нам в красных колпаках и одеяниях. Полу-Хелмер и Анна даже окажутся в какой-то момент на рождественских санях, запряженных бутафорским оленем. В коридоре будет установлен большой вертеп с глиняными фигурами Марии, Иосифа и Младенца Иисуса. Ее неуклюжий Бульдер случайно разобьет. И незаметно для всех заменит на «вавилонское отродье» – распечатанного на 3D-принтере сатанинского черного ребенка с щупальцами и заостренными зубами во рту, раскрытом в немом вопле. Его контуры Карен нащупала в стене Королевства, где замуровано множество таких же зловещих существ.
Подарки – одинаковые пакеты от рекламных партнеров с надписью «Бесплатное дерьмо». И еще шарик со снегом, падающим на модель Королевства, извлеченный из истерзанного сердца Большого брата. Не все чудеса фейковые, но некоторые не сулят ничего хорошего. Мечтаете о рождественской магии? Бойтесь своих желаний. Не забывайте, самые безнадежные из сказок Андерсена – «Девочка со спичками» и «Елка» – рождественские.
Когда ближе к развязке в кадре появится наряженная елка, с ее ветвей и игрушек будет капать кровь. Сложит свою вавилонскую елку и вещая посудомойка – из осколков битой посуды. На титрах последнего эпизода будут гореть не свечи, а рождественский венок. Мир летит в тартарары, самое время отметить праздник. А вместо поздравления прозвучит мучительно рожденная речь Понтоппидана (недаром его прототип – писатель), где все слова должны были бы начинаться на «л», но из-за насморка превратились в сплошное «n-word», вернее, в череду бессмысленных бормочущих заклинаний – будто бы для вызова Сатаны.
А он уже тут как тут.
Сказка десятая. О дьяволе
Он бы с удовольствием выцарапал провидцу оба глаза, но это был бы уж слишком
