веру в победу и в то, что помощь вот-вот придет. Мне известно, что на Западе сейчас призывают к крестовому походу, и вскоре сюда хлынут войска из Европы, потому что ни один король, достойный носить корону, не сможет остаться равнодушным при виде ужасной картины Гроба Господня, вновь оскверненного неверными. Вспомним о тех, кто дал нам эту землю! Вы будете прокляты всеми грядущими поколениями, если из-за вас навсегда погибнет дело Готфрида Бульонского и великих королей Иерусалима. Так что мы будем держаться, понятно вам? Мы продержимся до тех пор, пока придет помощь! А для этого надо прежде всего истребить трусов, подло продавших нас султану! Кто-то поднял это знамя на укреплениях, и я требую, чтобы мне выдали этого человека! Иначе я схвачу одного из вас — любого, на кого укажет жребий, — и повешу вместо предателя!
Часом позже виновный был найден, и его без долгих рассуждений повесили на том самом месте, где перед тем красовался злополучный флаг. Монферра стоял рядом и наблюдал за происходящим, подбоченившись. Когда преступник испустил дух, он бросил желтый флаг в ров, заполненный морской водой.
— Вы что, думали, что так легко возьмете город? — выкрикнул он, обращаясь к Саладину, который приближался, окруженный своими мамелюками, по узкой полоске земли. — Всех предателей я велю кинуть в кипящее масло, а потом брошу тебе их вспухшие, словно оладьи, тела! Знай, что если Монферра что-то держит в руках, он держит это крепко!
— А что сделает Монферра с тем, кто держит в руках другого Монферра?
Два мамелюка проволокли между ног коней старика с седыми волосами и бородой и поставили его перед султаном, повернув лицом к крепостной стене. По его кольчуге — единственной вещи, которую на нем оставили, если не считать рубашки, — было видно, что это рыцарь, хотя с него и сняли золотые шпоры. Он высоко, несмотря на предельную усталость, держал голову, и это выдавало в нем знатного сеньора. Монферра отшатнулся от бойницы.
— Это мой отец! — вскрикнул он. — Как он здесь оказался? Я думал, что он в Риме или, в крайнем случае, в пути после паломничества к гробнице Христа и к могиле моего брата Гийома, которое непременно желал совершить, пока еще не слишком стар. Он отправился туда прошлой весной...
Тибо понял, что Монферра говорит сам с собой, а не с теми, кто стоял рядом: самым верным его другом Раймундом д'Акви, Балианом д'Ибелином и двумя другими пьемонтскими баронами.
Тем временем снова послышался резкий, насмешливый голос Саладина:
— Послушай меня, Конрад де Монферра! Вот мои условия: если ты сдашь мне город, я пощажу его жителей, и с ними будут хорошо обращаться. Если нет, — вот твой отец, ставший после Хаттина моим пленником, и прежде чем добраться до нас, тебе придется стрелять по нему.
Предложенная сделка была чудовищной, и это почувствовали все. Монферра смертельно побледнел, увидев, как рабы вколачивают в землю неподалеку от рва столб, и мамелюки привязывают к нему старика, который был настолько измучен, что едва сознавал происходящее, однако губы его слабо шевелились, и можно было догадаться, что он молится. Все затаили дыхание, понимая, какую внутреннюю борьбу сейчас приходится вести его сыну. Конрад попытался вступить в переговоры:
— Предложи другой выкуп! Я заплачу тебе, даже если мне придется отдать все, до последнего Византия...
— Нет. Я хочу Тир, и тогда твой отец останется в живых. Иначе...
Маркизом овладел порожденный его бессилием неудержимый гнев:
— Я скорее сам выстрелю в родного отца, чем отдам хотя бы один камень «моего» города!..
Он едва успел укрыться за зубцом стены: в сторону барбакана полетела туча стрел, за ней — другая, потом третья, не причинив никому никакого ущерба, если не считать легких ранений: все находившиеся за стеной крепости инстинктивно бросились наземь, едва отзвучали последние слова Монферра. Тибо, не дожидаясь, пока смертоносные жала перестанут летать, осторожно выглянул наружу.
— Они уходят! — крикнул он, выпрямляясь, но Монферра уже вскочил на ноги и стоял, обоими кулаками упираясь в амбразуру.
Султан удалялся по перешейку. Столб стоял на месте, а привязанный к нему старик обвис на веревках, обреченный погибнуть если не от пущенных из города снарядов, то, во всяком случае, от голода и жажды. Его ожидала чудовищная агония, которую, разумеется, могла сократить какая-нибудь милосердная стрела. Внезапно полил дождь, он хлынул с необычайной силой, как обычно бывает в очень жарких странах в преддверии зимы, и положение маркиза стало еще более трагическим. Сын молча и сумрачно смотрел на отца, скрестив на груди руки.
— Нельзя же оставить его там! — возмутился Балиан. — Это оскорбление для каждого из нас!
— Вы думаете, я этого не понимаю? — проворчал Конрад. — Но пойти за ним — означает открыть ворота, поднять решетки, опустить мост. А эти псы только того и ждут!
— Послушайте, мессир, — решился Тибо. — Возможно, есть и другой способ.
— Какой же?
— Скоро стемнеет. Я могу спуститься к пристани, взять лодку, двух человек и проплыть через ров, а с той стороны, мне кажется, не так уж трудно будет подняться на берег. Слава Богу, ваш отец не прикован цепями: он всего-навсего привязан веревками, которые легко будет перерезать острым кинжалом.
В почти каменном взгляде, до того холодном, что, казалось, в нем не может отразиться ни одно человеческое чувство, на мгновение вспыхнула искра — словно кремень ударил о кремень.
— Ну, что ж, попытайся! — проговорил Монферра. — Но ты можешь взять только одного человека! Я не могу рисковать тремя!
Дождь все еще лил сплошной стеной, скрывая за струями воды ночной пейзаж, когда, около одиннадцати часов вечера, Тибо тронулся в путь вместе с Жаном д'Арсуфом, дальним родственником Балиана и его щитоносцем. Этот девятнадцатилетний юноша был здоров, как бык, и наделен счастливым характером, немного напоминавшим характер Адама Пелликорна. Он питал к Тибо восторженно-дружеские чувства, которых почти не показывал, если не считать того, что Жан, как чести, попросил разрешения его сопровождать.
Ночь была недостаточно темной для того, чтобы не видны были египетские галеры, выстроившиеся полукругом вокруг города, но благоразумно державшиеся в отдалении. Завтра они, должно быть, попытаются войти в порт, доступ к которому преграждала огромная цепь, протянутая от одной башни до другой. Маленькой лодочке, которую два человека, с головы до ног одетые в черное, нашли приготовленной у одной из башен, нетрудно было выбраться из порта: в
