Все уже уснули. Разведчик неприятно похрапывал, а Чеботарев продолжал думать. Снова пришел к мысли, что все-таки надо идти на Большую землю, к фронту. «Попрошусь, — говорил он про себя, — присягу, мол, принимал, не могу здесь оставаться — в армии мое место…» И вдруг Петр поймал себя на том, что уходить ему совсем не хочется, потому что где-то недалеко отсюда живет Валя, с которой при случае, если не уйдешь, можно и встретиться. Но тут напомнила о себе совесть, и Петру стало стыдно. Оправдывался: «А что я подумал плохого? Что я, дезертир, под юбкой прячусь? — И ответил сам себе: — Легкой жизни не ищу». В конце концов выходило, что и к фронту идти не унизительно, и здесь оставаться почетно. Важно — бей всюду гитлеровцев.
И впервые, как началось движение Чеботарева на восток, спал он спокойно, без кошмаров, и стиснутое в кармане письмо от Вали согревало надеждой уставшую душу.
Глава восьмая
1Почти неделю, несмотря на дожди и распутицу, лужане вели активные действия против гитлеровцев. Отряд Бати спустился к югу, на железную и шоссейную дороги Псков — Ленинград. Группа подрывников пустила там под откос состав с пехотой и артиллерией. Сам Батя в нескольких местах по шоссе устраивал засады, из которых особенно одна была очень удачной, когда партизаны расстреляли почти в упор колонну автомашин с боеприпасами и полными бензина цистернами. Возвратились оттуда в лагерь лужан уставшие, вконец измотанные. Слышали, будто какой-то из отрядов в эти дни подобрался даже к Луге и из засады уничтожил там на шоссе между городом и станцией Толмачево отряд эсэсовцев, гнавший куда-то на машинах, а где-то в лесу, рассказывали, наткнулись будто на склад боеприпасов и, перебив охрану, взорвали его.
Гитлеровцев действия партизан всполошили не на шутку. На их подавление они бросили кроме карательных отрядов СС и полевой жандармерии полевые части. Над лесами появились самолеты-разведчики. И в конце концов немцы обнаружили место, где был лагерь лужан. На следующее утро — оно выдалось ясное, чистое, но по-осеннему холодное — гитлеровцы пустили на партизан бомбардировщики. Но находившиеся в это время там отряды лужан располагались в шахматном порядке и от бомбежки почти не пострадали. Самолеты еще не улетели, когда по проселочным дорогам, окаймляющим лес, к лагерю стали подбираться эсэсовцы и немецкая пехота с минометами и легкими пушками. Вытянувшись в цепочку, гитлеровцы охватили кольцом лес, и началась перестрелка. Каратели, пробираясь от просеки к просеке, постепенно сужали петлю. Партизаны теснились к озеру возле болота, которое уходило куда-то на север и там терялось в лесных, глухих чащобах.
Бой завязался жаркий. Слышалось, как то в одном месте, то в другом партизаны, переходя в контратаки, кричали «ура».
Когда в партизанском штабе стало ясно, что оставаться в этом лесу и вести бой дальше — значит обрекать себя на погибель, было решено разорвать кольцо окружения и уходить по болоту возле озера на север. Для этого выделили отряд Бати, не вступавший пока в бой и находившийся в резерве.
Батя повел отряд через болото, узкая горловина которого была врагом не занята. Сначала ползли, вытянувшись тонкой паутинкой, по трясучей влажной земле, поросшей желтеющей болотной травою да кустарником с опавшими листьями. Потом, когда началась совсем топь и ползти стало нельзя, пробирались кто как: на четвереньках, перебежками… Над головами пронзительно свистели пули, по сторонам рвались мины — то глухо чавкая и разбрасывая торф, то подымая фонтаны черной воды. На месте побезопасней поднялись в рост.
Выбравшись наконец из болота, Батя разделил отряд на две группы. Ефимов с отделением бойцов свернул влево, к озеру, а Батя с основными силами направился вправо — он хотел зайти немцам в спину, чтобы ударить по ним на участке в триста-четыреста метров и, смяв их, обеспечить в этом месте выход из кольца других отрядов и штаба лужан.
Удар был настолько неожидан, что гитлеровцы растерялись.
Чеботарев находился на правом фланге Батиной группы. Он садил в мечущихся между деревьями у кромки болота вражеских солдат длинными очередями, не жалея патронов. Стал постреливать из своей винтовки и совсем продрогший Момойкин…
Немцы убегали куда-то влево. Сминая их, вдоль топи хлынули, стягиваясь, партизанские отряды. На лошадях, отбитых Батей с обозом, волокли волокуши с тяжелоранеными. Люди несли на себе, сгибаясь под грузом, имущество, ящики с патронами… Когда немцев не стало видно, Чеботарев поднялся. Голодный, мокрый и трясущийся от холода, он напряженно вслушивался в перестрелку где-то в той стороне, куда отсюда убежали гитлеровцы. Понял: там бил их Батя с бойцами, оказавшимися на левом фланге отряда.
Став за ель, Чеботарев запрыгал на месте. Крикнул совсем посиневшему, промерзшему до костей Момойкину:
— Разомнись! Согреешься!
Момойкин поднялся. Начал было прыгать, но в это время из-за кустов сзади выскочил связной от Бати. Он приказал бежать за ним.
— Жмут там нас, — объяснял связной дорогой. — Пока не разобрались, драпанули было, а как разобрались, так подтянули пехоту и лупят по нас из пулеметов и минами зашвыривают.
Над головой теперь уже посвистывали пули. Чеботарев старался не потерять в начавшемся ельнике связного. Бежал, то и дело оглядываясь, — посматривал, где Момойкин. Тот кое-как успевал.
Выскочив из ельника, плюхнулись за полуразвалившуюся поленницу метровых дров, между Батей и Семеном.
Впереди полосой шли вырубки.
— Вон, видишь? — показал Батя рукой на темнеющую за вырубками стену леса. — Там гитлеровцы. Скапливаются, видать. Твоя задача не дать им проскочить эти вырубки, пока не прикажу отходить.
Чеботарев переполз к широкому, ядреному еловому пеньку. Когда немцы начали, делая короткие перебежки, продвигаться на вырубки, прильнул к пулемету. Распознав среди перебегающих офицера, дал по нему очередь в три патрона. Видел, как гитлеровец, схватившись за грудь, присел и медленно стал клониться к лысине камня-валуна. После этого Петр цели не выбирал: экономно постреливал по тем, кто были виднее и ближе. Подползший Батя все время показывал, куда еще «пульнуть». Командир то и дело пригибал голову, опасаясь, видно, чтобы не задело. А пули свистели теперь часто. Резко жужжали осколки мин…
Когда гитлеровцы вновь залегли, а потом начали отползать обратно к лесу, Батя на четвереньках перебрался за поленницу и стал объяснять что-то связному. Вскоре он приказал взмахом руки Петру отползать к нему.
— Вышли из лагеря. Все. Теперь прикрывать их будем, — сказал Батя Чеботареву, когда тот оказался возле него.
По приказу Бати бойцы побежали в ельник. Через его гущу пробирались шагом. Чеботарев мимолетно глянул в глаза Момойкину и понял, что Георгий Николаевич заболел. Почти силой забрал у него коробку с пустыми дисками и винтовку.
Батя собрал свой отряд восточнее озера и стал догонять лужан. Петр шел за комиссаром Ефимовым. Поглядывал на его покачивающуюся узкую спину и слушал, как позади — все дальше и дальше от них — еще стреляют суматошно гитлеровцы. Смотрел на темнеющие в наступавшем вечере ели — они росли здесь густо, и тропинка, по которой шли, казалось, чудом находила место, чтобы петлять и петлять, уводя отряды туда, где карателям подобраться к ним будет трудно.
За ночь сделали всего два привала. Под утро ноги у партизан гудели от ходьбы. Момойкину стало плохо. Петр забрал у него и холщовый мешок, в котором тот держал скудные свои пожитки: рубахи, нательное белье, запасные шерстяные носки, опасную бритву, ложку, котелок, чашку с кружкой.
— Вовсе никудышно чувствуешь? — спросил он, заглянув ему в помутневшие глаза, а почему-то вспомнил о Вале и с радостью, которой не мог скрыть, подумал: «Хорошо, что в отряде у отца не осталась, а то бы… вот так, как мы…»
Момойкин понял Чеботарева по-своему. Не ответил — только что-то вроде вымученной улыбки промелькнуло на его осунувшемся, синеватом лице с горящими красными щеками. Чеботарев от его взгляда смутился. Ничего не сказал больше. Стыдливо упрекнул себя в том, что против Момойкина, да и большинства в отряде, он выглядит упитанным. Посмотрел на прихрамывающего впереди Батю, который тоже совсем выбивался из сил. Опустив глаза, так и шел.
Остановились на широкой поляне, окаймленной старым еловым лесом.
Светало.
Чеботарев оглядел лежавших на подстилках и прямо на земле раненых, возле которых хлопотала Настя и незнакомые девчата. Всматривался в забинтованных всяким тряпьем людей. Стоявший рядом Ефимов проговорил с сожаленьем в голосе:
— Вот в начале, в Луге еще, было у нас два врача… Так нет, куда-то в Ленинград отправили. Ровно там своих нет, — и стал смотреть на прилегшего возле голого малинника Георгия Николаевича. — Что теперь без врача делать? По деревням не рассуешь — гитлеровцы попереловят. И самим лечить нечем.
