Среди этих воплей и угроз леди Элен оставалась наружно спокойной, сохраняя полное хладнокровие, и героически держала себя в руках, не желая еще сильней встревожить мужа. Бедняжка Мери была близка к обмороку. Джон Манглс поддерживал ее, готовый отдать за нее жизнь. Его товарищи по-разному относились к этому граду брани и угроз: одни, подобно майору, оставались равнодушны, другие, как Паганель, едва сдерживали себя.
Гленарван, желая избавить жену от натиска этих старых мегер, направился к Кай-Куму и, указывая на эту отвратительную толпу, сказал:
— Прогони их.
Маорийский вождь пристально взглянул на пленника, не удостоил его ответом, но, повернувшись к ревущим старухам, жестом велел им замолчать. Гленарван наклонил голову в знак благодарности и, не торопясь, вернулся к своим.
В это время в «па» собралось человек сто новозеландцев: тут были и старики, и люди зрелого возраста, и юноши. Одни, мрачные, но спокойные, ожидали распоряжения Кай-Куму, другие предавались неистовому горю, оплакивая родственников или друзей, павших в последних боях.
Из всех маорийских вождей, восставших по призыву Вильяма Томсона, лишь один Кай-Куму вернулся живым на берега своего озера, он первый оповестил свое племя о поражении, нанесенном повстанцам на равнинах нижнего течения Уаикато. Из двухсот воинов, выступивших под его начальством защищать родную землю, вернулось всего пятьдесят. Правда, некоторые из сражавшихся попали в плен к англичанам, но скольким воинам, распростертым на поле брани, уже не суждено было вернуться в родные места!
Этим объяснялось глубокое отчаяние, охватившее туземцев по возвращении Кай-Куму. Слух о последней битве еще не доходил до них, эта весть поразила всех как громом.
У дикарей душевное горе выражается обычно во внешних проявлениях. И вот родичи и друзья погибших воинов, особенно женщины, раздирали себе лицо и плечи острыми раковинами. Струилась кровь, смешиваясь со слезами. Чем сильнее скорбь, тем глубже ранение. Страшно было смотреть на этих окровавленных, обезумевших новозеландок.
Отчаяние туземцев усугублялось еще одним обстоятельством, имевшим большое значение в их глазах: мало того, что их родич или друг погиб, но они не могли захоронить его прах в семейной могиле. А согласно верованиям маорийцев для загробной жизни необходимо, чтобы останки хранились у родственников. Туземцы кладут в удупа, что значит «обитель славы», не тленное тело, но кости, которые предварительно тщательно очищают, скоблят, полируют и даже покрывают лаком. Эти усыпальницы украшают деревянными статуями, на которых с точностью воспроизводят татуировку покойного. А теперь могилы будут пусты, не будут свершены погребальные обряды, и кости убитых будут глодать дикие собаки или они будут истлевать непогребенные на поле боя.
Эти мысли увеличивали отчаяние. К угрозам женщин присоединились теперь, по адресу европейцев, проклятия мужчин. Брань усилилась, жесты стали более угрожающими. Крики могли смениться насилием.
Кай-Куму, видимо боясь, что будет не в силах обуздать фанатиков племени, приказал отвести пленников в святилище, расположенное на другом конце «па», на площадке, заканчивающейся обрывом.
Это святилище представляло собой хижину, примыкавшую к краю скалы в сто футов вышины. В этом священном доме туземные жрецы — арики — обучали новозеландцев религии. В этой просторной, со всех сторон закрытой хижине хранилась изысканная, священная пища, которую в лице своих жрецов поглощал бог Мауи-Ранга-Ранги.
Здесь, почувствовав себя временно в безопасности от ярости туземцев, пленники растянулись на циновках из формиума. Леди Элен, обессиленная и измученная, склонилась на грудь к мужу. Гленарван крепко обнял ее.
— Мужайся, дорогая Элен, — повторял он.
Как только за пленниками заперли дверь, Роберт, взобравшись на плечи к Вильсону, умудрился просунуть голову в щель между крышей и стеной, на которой развешаны были амулеты.
Отсюда ему видно было все как на ладони до самого дворца Кай-Куму.
— Они собрались вокруг вождя, — прошептал мальчик. — Они машут руками… завывают… Куй-Куму хочет говорить…
Роберт молчал несколько минут, а затем продолжал:
— Кай-Куму что-то говорит… Дикари успокаиваются… Они слушают его…
— Очевидно, вождь, покровительствуя нам, преследует какую-то личную цель, — заметил майор. — Он хочет обменять нас на вождей своего племени. Но согласятся ли его воины на такой обмен?
— Да, — снова раздался голос мальчика, — они повинуются… расходятся… Одни входят в свои хижины… другие покидают крепость…
— Это действительно так? — воскликнул майор.
— Да, мистер Мак-Наббс, — ответил Роберт, — около Кай-Кума остались только воины, бывшие в его пироге… А! Один из них идет к нам…
— Слезай, Роберт! — приказал Гленарван.
В эту минуту Элен, выпрямившись, схватила мужа за руку.
— Эдуард, — сказала она твердым голосом, — ни я, ни Мери Грант не должны живыми попасть в руки дикарей!
И, говоря это, она протянула Гленарвану заряженный револьвер. Глаза Гленарвана сверкнули радостью.
— Оружие! — воскликнул он.
— Да! Маорийцы не обыскивают своих пленниц. Но это оружие, Эдуард, не для них, а для нас.
— Спрячьте револьвер, Гленарван, — поспешно сказал Мак-Наббс. — Еще не время.
Револьвер исчез под одеждой Эдуарда.
Циновка, которой был завешен вход в хижину, поднялась. Вошел какой-то туземец. Он знаком предложил пленникам следовать за ним.
Гленарван и его товарищи, держась один возле другого, прошли через площадь и остановились перед Кай-Куму.
Вождя окружали наиболее видные воины его племени. Среди них виднелся маориец, чья пирога присоединилась к пироге Кай-Куму при впадении Похайвены в Уаикато. Это был человек лет сорока, мощного сложения, с угрюмым, свирепым лицом. Его имя было Кара-Тете, что на новозеландском языке значит «вспыльчивый». По изяществу его татуировки видно было, что он занимает высокое положение среди своего племени, и сам Кай-Куму выказывал ему известное почтение. Однако наблюдательный человек понял бы, что между этими двумя вождями существует соперничество. От внимания майора не ускользнуло, что влияние, которым пользовался Кара-Тете, возбуждало недобрые чувства в Кай-Куму. Оба стояли во главе крупных племен, населявших берега Уаикато, и оба обладали равной властью. И хотя Кай-Куму улыбался во время этого разговора, глаза его выражали глубокую неприязнь.
Кай-Куму начал допрашивать Гленарвана.
— Ты англичанин? — спросил он.
— Да, — не колеблясь ответил тот, понимая, что эта национальность облегчит обмен.
— А твои спутники? — продолжал Кай-Куму.
— Мои спутники такие же англичане, как и я. Мы — путешественники, потерпевшие кораблекрушение. И если тебе интересно знать, то прибавлю, что никто из нас не принимал участия в войне.
— Это не важно! — грубо заметил Кара-Тете. — Все англичане — наши враги. Твои земляки захватили наш остров! Они сожгли наши селения!
— Они неправы, — сказал серьезно Гленарван. — Я говорю тебе это не потому, что я в твоей власти, а потому, что таково мое мнение.
— Слушай, — продолжал Кай-Куму, — Тогонга, верховный жрец нашего бога Нуи-Атуа, попал в руки твоих братьев — он пленник пакекас68. Наш бог велит нам выкупить его. Я хотел бы вырвать твое сердце, хотел бы, чтобы твоя голова и головы твоих товарищей навеки повисли на столбах этой изгороди… но Нуи-Атуа изрек свое слово!
И говоря это, Кай-Куму, до сих пор прекрасно владевший собой, задрожал от гнева, и лицо его перекосилось от ярости. Но через несколько минут, овладев собой, он снова заговорил:
— Как ты думаешь, согласятся ли англичане обменять на тебя нашего Тогонга?
Гленарван не сразу ответил, а молча, внимательно вглядывался в маорийского вождя.
— Не знаю, — проговорил он наконец.
— Отвечай, — продолжал Кай-Куму, — стоит ли твоя жизнь жизни нашего Тогонга?
— Нет, — ответил Гленарван. — Я не вождь и не священнослужитель среди своих.
