знаете? Ну так вам тогда лучше и не знать, ибо чем дальше от такого держитесь, тем вам спокойнее.
И, возможно, так оно на самом деле и было, откуда нам знать. А по поводу спокойствия можно сказать только одно: здесь успокаивало только то, что, как опять же говорили знающие люди, Данила Климентьич и Марья Прокофьевна, то есть родители Анюты, в церкви, поминая свою дочь, свечи ставили всегда только во здравие и никогда за упокой — и так до самой своей смерти. А вот уже потом, то есть после их смерти, никто, насколько нам известно, свечей в память Анюты, равно как и Ивана, не ставил — ни за упокой и ни за здравие. То есть что с ними случилось дальше, догадаться уже никак невозможно. Белый свет, как известно, велик. Живы они или нет, как узнать? И где искать, у кого спрашивать? Так что тут с уверенностью можно сказать только одно: в Великих Лапах ни Анюты, ни Ивана не было, они туда не приезжали. Не было там и Базыля, который, кстати будет вспомнить, тоже потерялся непонятно где и уже даже к Кейзерлингу не явился, и тот уехал в Варшаву один. Так что не стоит даже говорить о том, что рассматриваемое в Виленском Высоком Трибунале дело о законном наследовании маентка Великие Лапы вскоре пришло в крайнее расстройство, крестьяне, лишенные твердой руки, начали понемногу бежать кто куда, что вскоре привело к тому, что даже корчмарь оттуда съехал. И так эти места стояли в полном запустении до той самой поры, когда, по Первому разделу Речи Посполитой, они, вкупе с другими местами, не перешли во владение генерал-аншефа Пассека, Петра Богдановича. Помните такого? Того самого когда-то капитана Пассека, из-за неосторожного слова которого братья Орловы были вынуждены срочно начать выступление. Которое, к их счастью, закончилось полным успехом. Да и Петр Богданович, как вам теперь уже нетрудно догадаться, тоже не мог пожаловаться на свою последующую судьбу, ибо одна ночь, проведенная им в ордонанс-гаузе Преображенского полка, вывела его в великий случай, который, в свою очередь, возвел его в генералы, посадил в кресло главы Могилевского и Полоцкого наместничества, а также даровал еще и владение вышеупомянутыми Великими и Новыми Лапами, которые он велел заселить крестьянами соседнего имения, бывший владелец которого, некто Юлиан-Бонавентура-Людвиг Хвацкий, был осужден за укрывательство мятежников и сослан в Кяхту. Вот как порой непредсказуема наша судьба! Кого-то она возносит до небес, а кого-то низвергает в пропасть. Или у кого-то вдруг опускаются руки, и он, как, например, фельдмаршал Разумовский, подает в отставку и уезжает в дальнее имение. А кто-то, как Никита Иванович Панин, упорно продолжает начатое — и вот он уже расследует дело двух молодых офицеров, Ушакова и Мировича, тщетно пытавшихся возвести на престол Иоанна Антоновича. Никакого заговора не было, утверждает Никита Иванович, Мирович действовал в одиночку, на своей страх и риск, а Ушаков здесь и вовсе ни при чем, Ушаков утонул, а Иоанн Антонович убит своей же собственной охраной — и Мирович казнен, дело закрыто, братья Орловы снова в гневе, Неплюев снова усмехается, государыня пьет крепкий кофе и молчит…
Ну и так далее. То есть совсем как у нас. Нет, у нас было даже проще — у нас даже и дела не открывали. У нас все тихо. Ну, разве только кто убит, а кто исчез, кто, как Василий Шкурин, дослужился до камергера, а кто, как его названый племянник, которого он, как говорят, вынес из огня, впоследствии поименован Алексеем Бобринским, возведен в графское достоинство, а после даже — вот где случай, — правда, уже после седьмого ноября, сиречь после кончины государыни — самим государем Павлом Петровичем прилюдно назван братом. То есть некоторые тайны со временем все же перестают быть таковыми. Но это семейные тайны. А вот зато тайны иного рода порой хранятся много дольше — например, триста лет. И если эта цифра, сообщенная мне людьми, вполне отвечающими за свои слова, верна, то нам предстоит еще довольно много времени гадать, что же было дальше с нашими героями — Иваном и Анютой. С одной стороны это, конечно, очень досадно. Зато с другой — нам представляется полнейшая свобода даровать им все, что пожелаем. И только потом уже, когда минуют эти триста лет… Да только когда это еще будет!
Вот, собственно, и все, о чем я хотел вам поведать. Кого я еще забыл? Ах, да, Кондрат Камчатка. Так вот: сей вор и злодей был казнен в Москве на Болоте вместе со своим сообщником Емелькой Пугачом, который имел дерзость именовать себя чудесно спасенным государем Петром Федоровичем, хотя нисколько на него не походил, в отличие от того безымянного матроса, о котором Ивану рассказывал Яков (на самом деле, конечно, не Яков), поручик, переведенный из гвардии, ныне, без выслуги, в отставке.
Ну и совсем уже последнее. Если кто вдруг захочет спросить, откуда мне известна вся эта история, да и еще со множеством подробностей, то я на это отвечу следующим образом: я таковою ее слышал на Камчатке, в Большерецком остроге, весной 1772 года, от одного весьма уважаемого господина. Ни имени, ни фамилии его я не знаю, да и никто этого там не знал, ибо все большерецкое начальство, включая господина коменданта, капитана Нилова, обращалось к нему не по имени, а единственно по воинскому званию с обязательной прибавкой «господин». Это и впрямь был настоящий господин! Он жил с семьей в отдельном крепком доме на Главном Пригорке рядом с домом господина коменданта. И жены их были дружны, и дети. Жену его звали Сударыня (и только так!), а детей уже обычно: старший Иван и младший Федор. Дети были весьма просты в общении. Да и сам тот господин, невзирая на некоторые знаки, коих он был обладателем, тоже нисколько не чурался нашей компании, в которой, не могу об этом умолчать, он выделял особенно меня — и частенько приглашал к себе на чай или даже просто посидеть при настоящей свечке. Почему из всей нашей компании был избран именно я? Боюсь, что лишь из-за того, что я еще с раннего детства отличался исключительной любовью слушать любопытные истории, а потом их пересказывать. Что я сейчас и делаю. И я, поверьте, рассказал бы вам намного больше, но, во-первых, я дал слово кое о чем из мною услышанного не упоминать ни при каких обстоятельствах, а во-вторых, кое-чего я просто не успел услышать, так
