Иванову и самому очень хотелось хотя бы ненадолго дать отдохнуть глазам. Не мог. Надо держать курс. Только временами на минуту отводил взгляд в сторону, противоположную солнцу, — там блеск воды казался менее ослепительным. В один из таких моментов ему показалось, что среди скачущих бликов промелькнули какие-то темные пятна. Вначале он просто подумал, что устали глаза. Поморгав, посмотрел вновь — пятен уже не было. Через минуту глянул туда же — опять черные, прыгающие пятна.
— Васюков, карабин! — прокричал он.
Слева по борту — теперь уже было видно хорошо — кувыркались, то выскакивая из воды, то скрываясь в ней, дельфины. Их темные спины влажно посверкивали на солнце, показываясь на мгновение и вновь скрываясь под водой.
— Стреляй! — Иванов подвернул барказ поближе к дельфинам. — Стреляй, это ж харч!
Бахнул выстрел, другой…
Но дельфины скрылась, словно поняв недоброе.
— Эх, — с досадой проговорил Васюков, — столько питания уплыло. Зазря два патрона стратил… — он понуро опустил карабин.
Вдруг Петя закричал:
— Вон они, вон!
Дельфины вынырнули неожиданно с противоположной стороны. Их было шесть или семь, один за другим мелькали над водой мокрые, блестящие черные хребты. Вот дельфин весь, целиком, выскочил из воды, чтобы тотчас же скрыться в ней…
— Стреляй! — крикнул Васюкову Иванов, направляя барказ так, чтобы удобнее было целиться. — Скорее!
Поставив ногу на борт и оперев локоть о колено, Васюков выстрелил трижды. Кажется, в одного попал. Сейчас всплывет.
Но дельфин не всплыл…
Еще раз мелькнула над водой глянцевитая, сгорбленная спина. Васюков быстро приложился, нажал на спуск. Но только сухо щелкнул боек. Обойма кончилась. А в запасе патронов нет.
— Пять патронов промазал! — горестно проговорил Васюков, обернулся к Иванову: — Еще не бывало такого со мной…
— Отощал, батя?
— Не потому. В море — не в поле. Блестит больно.
А дельфины, словно дразня, вновь появились. Она подпрыгивали, на какие-то секунды их большие каплевидные тела иной раз полностью вылетали из воды и снова скрывались в ней. Может быть, оттого, что дельфины теперь то выпрыгивали, то скрывались резвее, чем минуту назад, назвалось, что их сразу стало больше. А может быть, их и в самом деле прибавилось — в воде все время мельтешили блестящие, словно лакированные, черные хребты.
Иванов заглушил мотор. Что еще можно предпринять?
Целое стадо дельфинов, целое стадо «морских свиней». Достаточно было раздобыть одного, и голод отпустил бы, Иванов от кого-то слыхал, что в случае нужды можно и дельфина есть. Не в сыром виде, понятно. Но было бы мясо, а приготовить они бы сумели. Можно провялить на солнце или как-нибудь исхитриться поджарить. Да что об этом мечтать…
Снова палящее солнце над головой. Неоглядное пустое море. Ровный монотонный стукоток мотора…
К вечеру мотор, кашлянув несколько раз, смолк: кончилась солярка. С минуту барказ шел еще по инерции, но вода, разрезаемая его корпусом, все тише и тише шелестела по бортам, и вот уже боковая волна гулко бьет о дощатый корпус, гонит бессильное суденышко куда-то вправо. Иванов прикинул по солнцу. Относит на юг, все дальше к середине моря… Одна надежда остается, только одна — на попутный ветер, если подымется. Есть два весла. Если их закрепить стоймя, а между ними натянуть парус… Только из чего этот парус сделать? Идти на веслах? Но при боковой волне, когда сил так мало… Бесполезное занятие.
— Придется загорать, — сказал он товарищам.
— Пропадем мы тут… — помрачнел Петя.
Иванов посуровел:
— А лучше, если бы немец тебя на берегу живым взял?
— Я ему не собирался сдаваться! — обиделся Петя. — Я до последнего патрона воевал.
— Все мы до последнего. — Иванов уже пожалел о своей резкости. — Здесь у нас еще в запасе шансы. А кончатся — так лучше морю достаться, чем фашисту на потеху. Верно говорю?
Петя промолчал. А Васюков вздохнул:
— Так-то оно так, а все-таки…
— Для поднятия духа — всем по сто грамм… воды, — распорядился Иванов. — Маша, выдай.
Последний раз по глотку из анкерка они выпили после полудня, когда зной и жажда были особенно невыносимыми. Сейчас в анкерке осталось совсем мало. Как ни экономили воду, однако небольшой бочонок не был волшебным неисчерпаемым сосудом, тем более, что а достался он им уже далеко не полным.
В течение дня Иванов старался как-то приободрить себя и остальных. Требовал, чтобы по очереди следили за горизонтом: а вдруг покажется корабль? Рисовал воображаемые картины, как их обнаруживает эсминец родного Черноморского флота и какой прием будет оказан им, уцелевшим севастопольцам. Старался утешить себя и товарищей тем, что море спокойное, штилевое: сиди и загорай. А могло быть хуже, если бы разыгрался штормяга. Петя и Васюков — пехота, не пробовали, что такое шторм. Да и Маша… И вообще во всяком трудном положении следует утешаться тем, что могло быть гораздо хуже.
Все попытки поднять настроение оказывались не очень успешными. Правда, Васюков еще бодрился, все находил себе дело — то вновь чистил уже бесполезный карабин, то шарил у себя по карманам, стараясь придумать, из чего бы, вместо табака, свернуть цигарку. Но остальные… Особенно трудно, видел Иванов, приходится Маше. Сидит согнувшись, словно под тяжестью, локти упираются в колени, лицо скрыто в ладонях. Торчат из-под посветлевшего от морской воды синего берета короткие пряди волос, почти белых; еще вчера они были темными, неужели их за сутки так высолило море, высветлило солнце? А молодец Маша. За все время не проронила ни слова жалобы.
«Чем бы ободрить ее, чем порадовать?» Увы, на этот вопрос Иванов не мог найти ответа. Был бы у него хотя один глоток воды, которым он имел бы право распорядиться, — отдал бы ей, был бы малый кусочек хлеба — отдал бы. Но нету… Слово бы найти какое особое, чтобы повеселела? Пытался. Но Маша будто и не слышит… О старшине своем все горюет? Видно, близким другом ей был…
— Давайте, други, попробуем сладить парус! — предложил Иванов.
— А зачем? — усомнился Петя. — Ветра-то нету.
— Может, подует.
— Подует — это точно, — поддержал Васюков и для убедительности похлопал себя по коленке: — Мой барометр перемену погоды чует.
— Какой барометр? — не понял Петя.
— Ревматизм.
— Разве он у тебя есть? Ты ж раньше не поминал.
— Раз говорю, значит — есть.
«Хитер папаша! — усмехнулся про себя Иванов, догадавшись о невинном васюковском обмане. — Пете дух подымает». Решительно сказал:
— Большинство — за. Строим мачту.
Иванов с Васюковым взялись за дело. К ним присоединился и Петя. Связали концом к концу два весла. Мачта получилась крепкая. Передохнули немножко и начали прикидывать: из чего же сделать парус?
В рундучке на носу барказа обнаружили оставшуюся, наверное, от прежних его хозяев, спецовку: поношенные синие хлопчатобумажные штаны и такую же куртку. Разодрав их, пустили в дело. Однако для паруса этого было маловато. Иванов предложил Васюкову и Пете:
— Жертвуйте гимнастерки в фонд паруса.
Но Васюков не согласился:
— Без гимнастерки как можно — форма. А исподнюю рубаху — бери. И ты, Петя, свою давай.
Куски шпагата для починки сетей, найденного в рундучке на носу, бинты из Машиной сумки — все шло в ход. Получилось довольно большое пестрое полотнище причудливой формы. С помощью тех же бинтов и трех поясных ремней, разрезанных вдоль, этот необычный парус прикрепили к мачте из весел и установили ее.
Посадив Петю к рулю, Иванов стал пробовать, как «потянет» парус: дул слабенький ветерок, почти попутный — на юго-восток.
Когда-то, еще в первый год матросской службы, Иванову пришлось быть в составе шлюпочной команды, ходить и под парусами. Сейчас ему пригодились прежние навыки. Но с парусом, который соорудили сейчас, управляться было куда труднее, чем с обычным шлюпочным.
Однако Иванов приспособился держать полный парус.
Парус был маловат для барказа, однако помаленьку делал свое дело. Ориентируясь по солнцу и, когда ветер менял направление, перекладывая парус, Иванов держал суденышко на нужном курсе. Чем ближе кавказское побережье, тем больше шансов, что их заметят свои с какого-нибудь дозорного корабля или патрульного самолета. Ну день, ну еще два — и заметят. Обязательно заметят. В это хотелось верить. И эту веру поддерживал парус, хотя и не туго, но все же наполненный ветром.
День шел к исходу, а они все плыли, и плыли… Кругом не было видно ничего, кроме сверкающего под солнцем морского простора. Хотя бы птица пролетела… О, если бы пролетела! Птицы — вестницы берега.
Сколько еще до него?
Чем ниже опускалось солнце к далекой кромке горизонта, тем чаще и тревожнее поглядывали они на парус: ветер ослабевал. Вот пестрое полотнище уже совсем потеряло упругость, обвисло, и только вздрагивает под едва ощутимым дуновением. Штиль…
