ни облачка, тело мое ныло от вчерашних побоев, и мне самому куда приятнее было бы поваляться в безделье, чем опять браться за кирку.
Через пять минут Мальчускин внезапно сел и взглянул на север. Вдалеке показалась большая группа людей во главе с пятью гильдиерами-меновщиками при плащах и регалиях.
– Ну, вот и прекрасно, – провозгласил мой наставник, – теперь за дело!
Он не скрывал своей радости, хотя, прежде чем действительно приступить к делу, нам предстояло еще многое другое. Новичков надо было разбить на четыре группы, найти и назначить бригадиров, понимающих по-английски. В бараках каждый получил по жребию койку и сложил в уголок свое нехитрое имущество. Но, несмотря на эти новые задержки, Мальчускин уже не терял оптимизма.
– Судя по их виду, они здорово голодны, – шепнул он мне. – Ничто в целом свете не может так сплотить их в работе, как надежда пожрать.
Выглядели новички действительно ротой оборванцев. Разномастная одежонка, почти все босиком, волосы и бороды не стрижены месяцами. Глубоко запавшие глаза, раздутые от скверной пищи животы. Двое из новичков прихрамывали, а у одного была изувечена рука.
– Тоже мне работнички, – тихо сказал я.
– Да, – согласился Мальчускин, – не из лучших. Но несколько дней поучим, подкормим, и все придет в норму. Большинство мартышек, попадавших прежде ко мне в руки, не отличались от этих.
Меня состояние наших помощников повергло в ужас, и я понял, что Мальчускин, описывая условия жизни туземцев, ничуть не преувеличивал. Но если так, то вполне понятно, отчего они с течением времени неизбежно должны возненавидеть нас, горожан. Вне всякого сомнения, в уплату за наемный труд Город предлагал нечто, о чем здесь раньше и представления не имели, а попутно еще и доказывал, что возможна иная, более сытая, более устроенная жизнь. А потом? Город следовал дальше, взяв у этих людей единственное, что они могли дать, а они вынужденно возвращались к прежнему примитивному существованию…
Еще одна отсрочка – людей слегка покормили, однако Мальчускин по-прежнему пребывал в хорошем настроении.
Наконец все было готово. Рабочих разбили на четыре бригады с гильдиерами во главе. Затем их отвели под стены Города, выбрали для них четыре тележки, и все мы бодро покатили по рельсам на юг. По обеим сторонам пути стражники продолжали вымеривать шагами участки, переданные им под охрану, а перевалив гребень, мы сразу же увидели, что внизу, в недавно покинутой нами долине, стража окружила амортизаторы, замыкающие рельсы, сплошным кольцом.
Четыре команды, работающие на параллельных путях, – такая ситуация создавала явные предпосылки для соперничества, какое мне однажды уже довелось наблюдать. Быть может, сегодня еще слишком рано, но как только новички освоятся, между ними неизбежно начнется соревнование – нам на пользу.
Мальчускин подогнал тележку вплотную к амортизатору и объяснил старшему по бригаде, мужчине средних лет по имени Хуан, что делать. Хуан перевел приказ своим подчиненным, и те согласно закивали в знак понимания.
– Ручаюсь, они не поняли ни шиша, – усмехнулся Мальчускин. – Но ни за что в этом не признаются…
Первая задача была разобрать амортизатор, затем перевезти его на новое место и заново смонтировать под стенами Города. Но только мы с Мальчускиным принялись показывать основные операции при разборке, как солнце скрылось за тучами и повеяло холодком. Мальчускин взглянул на небо и объявил:
– Будет гроза.
После этого заявления он больше не удостаивал погоду вниманием, и мы продолжали работать как ни в чем не бывало. Через две-три минуты до нас долетели отдаленные раскаты грома, а вскоре на землю упали первые капли дождя. Рабочие с тревогой принялись оглядываться, но Мальчускин не позволил им отвлекаться. Еще несколько минут – и гроза обрушилась на нас во всю мощь: блистали молнии, гром достиг такой силы, что я поневоле испытывал страх. Мы промокли до нитки, но работа не прекращалась, а поднявшийся было ропот удалось – через Хуана – подавить в зародыше.
Когда мы водрузили разобранный амортизатор на тележку и погнали ее обратно к Городу, гроза прекратилась так же внезапно, как и началась. Снова выглянуло солнце, кто-то запел, остальные подхватили песню. Я еще ни разу не видел Мальчускина таким счастливым. Дневное задание завершилось тем, что мы воздвигли новый амортизатор в непосредственной близости к Городу; другие бригады также поставили точку, как только справились с той же задачей.
На следующий день мы начали спозаранку. Мальчускин был по-прежнему в приподнятом настроении, но выразил твердое пожелание, чтобы мы максимально ускорили ход работ. И, едва мы принялись снимать рельсы с самого южного участка, я убедился, что для такой спешки были серьезные основания. Костыли, крепящие рельсы к шпалам, погнулись, и их приходилось вытаскивать вручную, а значит, уродовать еще больше и выбрасывать. Давление погнутых костылей на шпалы привело к тому, что древесина пошла трещинами, хотя Мальчускин клялся, что шпалы удастся использовать еще раз; потрескались и многие бетонные основания. К счастью, сами рельсы оставались годными к дальнейшему употреблению; опять-таки по словам Мальчускина, они тоже слегка прогнулись, но их можно было выправить без особого труда. После краткого совещания с другими путейцами было решено, повременив с загрузкой тележек, бросить все силы на разборку пути, пока он не пришел в полную негодность. Действительно, нас отделяли от Города без малого две мили, на каждый рейс тележки ушли бы десятки драгоценных минут – нет, положительно такое решение имело смысл.
К концу дня мы, приближаясь к Городу, добрались до точки, где прогибание костылей было уже едва заметным. Мальчускин и его коллеги объявили вслух, что удовлетворены итогами смены, и мы, повалив на тележки столько рельсов и шпал, сколько те могли выдержать, отправились на отдых.
Так пошло изо дня в день. К тому времени, когда для меня настала пора очередного отпуска, разборка путей продвинулась сверх всяких ожиданий, бригады новичков работали дружно и слаженно и к северу от Города засверкали нити свежеуложенных рельсов. Расставаясь с Мальчускиным, я не чувствовал угрызений совести: он был доволен ходом дел и два дня мог спокойно обойтись без меня.
9
Виктория поджидала меня в своей комнате. Синяки и ссадины – память о потасовке – почти сошли, и я решил, что рассказывать об этом не стану. Виктория, по-видимому, ни о чем не слыхала, во всяком случае, вопросов она не задала.
Я вышел из хижины утром, в тот приятный ранний час, когда солнце еще не начало припекать. До Города было рукой подать, и первое, что я сделал, – предложил Виктории подняться на площадку.
– Боюсь, что в это время дверь на запоре. Впрочем, погляжу…
Она отсутствовала считаные секунды и вернулась с известием, что ее опасения подтвердились.
– Наверное, откроют после полудня, – предположил я, прикинув, что к тому моменту солнце успеет скрыться за окружающими площадку постройками.
– Сними-ка свою форму, – сказала Виктория. – Ее
