1 В подлиннике риторическая фигура парономасия — игра близкими по звучанию словами.
2 175,2. 3194,
77. Впрочем, мы пришли сюда, разумеется, не с тем, чтобы выявить и без того достаточно известные случаи насилия и несправедливости, в которых можно упрекнуть афинян, но напротив, чтобы обвинить самих себя. У нас перед глазами наглядное подтверждение участи тамошних эллинов, так как они, не сумев постоять за себя, были порабощены. И когда теперь афиняне применяют против нас те же самые ухищрения и мы опять слышим те же лживые речи о возвращении наших соплеменников леонтинцев и о помощи союзникам эгестянам, то почему же мы все не сплотимся и не покажем им, что здесь им придется иметь дело не с ионянами, не с геллеспонтийцами или с островитянами (которые сегодня готовы быть рабами мидийского царя, а завтра — любого другого владыки), а со свободными дорянами, переселившимися в Сицилию из независимого Пелопоннеса? Или, быть может, мы дожидаемся, чтобы они захватили наши города один за другим? Ведь мы знаем, что нас только таким способом и можно одолеть. Мы видим, какова их политика: как в одних случаях они сеют рознь хитрыми речами, в других — разжигают войну, обещая союз, в третьих — вредят как могут, обращаясь к отдельным городам с подкупающими предложениями. Неужели же мы думаем, что если наш далекий земляк погибнет, то нам самим не грозит опасность, что пострадавший до нас только один и окажется жертвой злой судьбы?
78. Итак, если какому-нибудь камаринцу даже придет в голову, что не он, а сиракузянин — враг афинян, и он с негодованием спросит: «Зачем мне рисковать головой за вас?», то пусть он знает, что, сражаясь за мою землю, тем самым будет сражаться и за свою родину и — тем более успешно, что я еще не погиб. И он пойдет в бой не один: ведь я буду его союзником. Пусть он знает также, что афинянин не только воздает сиракузянину наказанием за его вражду, но тем самым еще домогается дружбы с другими сицилийскими эллинами, делая вид, будто ведет войну во имя этой дружбы. Если же кто-нибудь из зависти или, быть может, из страха перед нами — ведь могущественные города, как Сиракузы, должны считаться и с тем и с другим — желает ослабить Сиракузы (чтобы проучить нас), но так, чтобы мы, ради его собственной безопасности, все же уцелели, то он стремится к цели, превосходящей человеческие возможности. Ведь человек не властен ограничивать судьбу мерой своих желаний1. И быть может, со временем поняв ошибочность своих расчетов на ослабление Сиракуз, он, оплакивая свою горькую участь, пожелает снова завидовать нашему благополучию. Но этого он не сможет вернуть, раз уже однажды покинул нас на произвол судьбы, отказавшись разделить опасность нашу по видимости, но общую на деле: на словах вам предстоит защищать нас и наше господство, но на деле — спасать самих себя. Вы — камаринцы, наши ближайшие соседи, которым грозит опасность непосредственно после нас, должны особенно предусмотреть все это и помогать нам более энергично, чем теперь. Вместо того чтобы нам приходить к вам, вы должны были сами обратиться к нам. Представьте себе, что афиняне сперва пришли бы в область Камарины, тогда вы призвали бы нас на помощь. Так и теперь вы должны поощрять нас в намерении держаться стойко. Тем не менее ни вы, ни остальные сикелиоты, до сих пор по крайней мере, не проявили никакого стремления к этому.
1 Ср. Ш 39,3.
79. Пожалуй, вы в своей боязливости обратитесь к правовым отношениям, ссылаясь на ваш союзный договор с афинянами. Но ведь этот союз заключен не против ваших друзей, а лишь на случай угрозы вам: вы должны помогать афинянам, если на них нападут, но не поддерживать их, когда они сами, как теперь, угрожают вашим соседям. Ведь даже регийцы (сами халкидяне) вовсе не склонны помогать афинянам возвратить своих соплеменников леонтинцев в их город. Не странно ли, что регийцы, заподозрив истинное значение этой красивой ссылки афинян на право и пренебрегая формальными основаниями, поступают благоразумно, выжидая, тогда как вы готовы под благовидным предлогом помогать своим естественным врагам и в союзе с ними погубить своих ближайших сородичей. Однако справедливость не в этом: напротив, ваш долг помочь нам, не страшась военной мощи афинян. Ведь если все мы, сикелиоты, объединимся, то вражеская сила нам не опасна: опасность — в нашей раздробленности, и потому враги стремятся разъединить нас. Но они и теперь не достигли своей цели, когда напали лишь на нас одних, и даже после победы были вынуждены быстро отступить.
80. Если же мы объединим свои силы, то и подавно не стоит унывать. Поэтому нам следует решительнее вести союзную политику, тем более что мы получим помощь из Пелопоннеса, чья военная мощь намного превосходит афинскую. Пусть никто из вас не думает, что ваша осторожная политика — будучи союзниками обеих сторон, не помогать ни тем, ни другим — справедлива в отношении нас и безопасна для вас. В действительности эта политика несправедлива, хотя может показаться последовательной. Ведь если мы, жертвы нападения, без вашей помощи будем уничтожены и победители афиняне восторжествуют, то это разве не означает, что вы одних покинете на произвол судьбы, а другим позволите совершить преступление? Сколь благороднее было бы подать руку помощи терпящим несправедливость, да к тому же и вашим сородичам, поддержать этим общие интересы и свободу Сицилии и удержать афинян, которых вы называете друзьями, от несправедливости. Подводя итог, мы, сиракузяне, считаем, что незачем пространно объяснять вам и другим то, что сами вы понимаете не хуже нас. Мы просим вас, и если не сможем вас убедить, то свидетельствуем: нам угрожают всегдашние наши враги — ионяне, а вы — доряне — и предаете нас, дорян. Если афиняне покорят нас, то этим они будут обязаны вам, но слава достанется всецело им, а вы, которые поможете им одержать победу, послужите лишь наградой за эту победу. Если же победим мы, то вы понесете наказание как виновники испытанной нами опасности. Подумайте же и выбирайте теперь между пока еще лишь грозящим рабством и надеждой победить вместе с нами и избегнуть таким образом и позорного ига афинян, и опасности нашей вражды, которая, пожалуй, будет немалозначительной».
81. Так сказал Гермократ. После него взял слово афинский посол Евфем и сказал следующее.
821. «Мы прибыли сюда возобновить наш старый союз2. Однако нападки сиракузского посла заставляют сказать также несколько слов о нашей державе, которой мы владеем по праву. Важнейшее тому доказательство — слова самого Гермократа, который сказал, что доряне и ионяне чуть ли не всегда были врагами. Дело, однако, обстоит вот как. Мы, ионяне, живя поблизости от пелопоннесцев (которые являются дорийцами и превосходят нас численностью), должны были предусмотреть, каким путем нам лучше всего сохранить свою независимость. После мидийской войны, построив флот, мы избавились от лакедемонского владычества и гегемонии. Ведь лакедемоняне имели не больше права владычествовать над нами, чем мы над ними (разве что по праву сильного, которое у них иногда было). Мы взяли на себя потом предводительство над прежними подданными царя и затем сохранили его, полагая, что таким образом лучше всего отстоим свою независимость от пелопоннесцев, имея силы и средства для своей обороны. И, по совести говоря, мы ведь подчинили своей власти ионян и островитян (которых, по словам сиракузян, мы, вопреки племенному родству, совершенно поработили) совершенно справедливо: ведь они пошли с Мидянином на нас, свою метрополию, войной, и не имели мужества, восстав против царя, уничтожить свои дома и имущество (подобно нам, когда мы покинули свой город), но предпочли рабство и хотели сделать рабами и нас.
1 Аргументы афинян сводятся к следующему. Афинская держава основана исключительно для защиты от исконного врага — пелопоннесцев. Афиняне имели право подчинить себе ионийцев, так как те напали на них вместе с Ксерксом. Афиняне прибыли под Сиракузы, потому что этот город угрожал их безопасности.
2 Ср. 75, 3.
83. Итак, мы управляем союзниками, будучи достойны этого. Ведь мы не только выставили наиболее сильный флот, но и показали самое беззаветное рвение в борьбе за дело эллинов, тогда как ионяне и островитяне с готовностью предоставляли свои корабли Мидянину против нас. Вместе с тем мы стремились приобрести мощь, необходимую для отпора пелопоннесцам. Мы не говорим вам высокопарных слов в оправдание нашего владычества, утверждая, что мы одни победили Варвара или что подвергали себя опасностям в борьбе за свободу ионян в большей степени, чем за свободу свою и всех прочих эллинов. Никого нельзя упрекать, если он ищет подобающих способов сохранить себя. Только желание обезопасить себя привело теперь нас сюда, и мы видим, что наше присутствие здесь как в наших, так и в ваших интересах. Подтверждение этого мы почерпнем из клеветнических речей наших врагов, внушающих вам еще более сильные подозрения и страхи. Но мы знаем, что люди боязливые и подозрительные на время поддаются льстивым речам, а затем, приступив к делу, сообразуются с правильным пониманием пользы. Как мы уже сказали, наше господство в Элладе установлено из страха, по этой же причине мы и теперь здесь, чтобы в союзе со здешними друзьями упрочить нашу безопасность и не ради их порабощения, но напротив, чтобы оградить их от этой участи.
