Друзья по команде, не говоря о соперниках, замечали порой всплывавшую яшинскую привычку замахиваться мячом или выставлять его прямо перед носом бесцеремонных форвардов. Однажды, во время южноамериканского турне «Динамо» 1964 года, это стоило Яшину второго за карьеру удаления с поля. Такой жест в матче с перуанской командой «Спортинг кристал» (0:1), когда он отмахнулся мячом от неустанно врезавшегося в него Васкеса, был расценен как угрожающий не только картинно рухнувшим форвардом с наружностью громилы, но и хорошо известным в футбольном мире местным рефери с японской фамилией Ямасаки. В газетах даже появились заголовки «Яшина в Сибирь!» Ему самому и руководству делегации пришлось проявить недюжинные дипломатические способности, чтобы сгладить ситуацию. Пригодилась яшинская способность сходиться с людьми, как выразилась однажды Валентина Тимофеевна, в любом уголке земли. На заключительном банкете Васкес, покоренный обаянием русского вратаря, не отходил от «обидчика». Инцидент был замят, и в тех же газетах появилось его фото в обнимку с «обиженным».
Короче говоря, всякое на поле бывало с Яшиным – и выходил из себя, когда нервы подводили, и с судьей мог сцепиться – некоторые подобные факты разбросаны по страницам книги. Но когда перед глазами проплывают многие десятки только мной виденных матчей Яшина, а не меньше того известны в подробностях от очевидцев и из прессы, оказывается, что таких случаев кот наплакал. Обычно на провокации, действием ли, словом ли, он отвечал завидным самообладанием, вроде того, что проявил в неприятном эпизоде с Логофетом.
Выходец из интеллигентной спортивной семьи известных специалистов по гимнастике и современному пятиборью, даром что знаток нескольких языков, спартаковец Геннадий Логофет, однако, не всегда отличался на поле спортивным, джентльменским поведением. В кубковом полуфинале 1963 года, выигранном «Спартаком» со счетом 2:0, прекрасное исполнение пенальти, когда удалось развести Яшина и мяч по разным углам, 21-летний защитник сопроводил злорадным воплем «Тащи, рабочий!». Лев Иванович весь побелел, но сцепив зубы сдержался.
По окончании матча сам Логофет понял или кто-то надоумил, что совершил непотребство, и явился в динамовскую раздевалку с извинениями. Расстроенный еще и проигрышем, Яшин ответил молчанием, правда, через паузу кивнул в знак примирения: повинную голову меч не сечет. Логофет вздохнул с облегчением, тем не менее его долго преследовало мерзкое чувство совершенной подлости. Но все вокруг знали и ценили, что Яшин умел прощать обиды, никогда не держал камень за пазухой.
Срывы, изредка случавшиеся на поле у самого Яшина, кажутся детскими проказами на фоне хамских выходок, которые позволяли себе невоспитанные детины, вообще не умевшие владеть собой и начисто лишенные стыда, не то что врожденного благородства. Если же нет ни стыда, ни тем более благородства у сказителей, запросто можно превратиться в исказителей и лучшего вратаря мира изобразить отъявленным дебоширом. Именно так расставил акценты в своей книге тандем Маслаченко – Лейбовский, когда у очевидца матчей сборной 1958–1962 годов не находится ни единого слова о том, что коллега, как общепризнанно, неоднократно спасал команду, зато со смаком и преувеличениями раздуваются, а то и выдумываются примеры дерзких поступков, так что редкие эпизоды можно принять за обыкновение.
Наплывы дурных эмоций, иногда посещавшие Яшина, отодвигаются на обочину впечатлений об этой монументальной фигуре еще и полным отсутствием в ее поведении на поле (и вне его)… этой самой монументальности, звездного самоощущения, премьерских замашек. Садясь за эту книгу, я спрашивал и себя и футбольных друзей, в каком обличье больше всего запомнился Яшин. Он снова предстал перед нами по-мужским отважным, суровым и выдержанным, по-хозяйски деловитым, уверенным и спокойным, лишенным какого бы то ни было позерства. Стиль игры неизбежно слился со стилем поведения. Недаром говорят: стиль – это человек.
Если Яшина невозможно даже вообразить разнузданным, то холодным, колючим, гневным представить себе можно. Не скрывая сердечного, даже ласкового отношения к тем, кто прошел с ним рука об руку, кого при этом считал профессионалом, или, как сам говорил, специалистом, он не слишком жаловал малодушных и равнодушных. Любители легкой жизни его даже побаивались, старались держаться подальше. В гневе не всегда мог сдержаться. Был грех, однажды поднял руку на «сачка» – потребовал во время игры не стоять столбом, двигаться, тот огрызнулся, а в раздевалке получил оплеуху.
Дело было в Ростове, напряженный матч предварительного этапа в чемпионате страны 1960 года катился к нулевой ничьей. В последние мгновенья отчаянного штурма местных армейцев Константин Крижевский задел мяч рукой, и бакинский арбитр Юрий Григорьев дал 11-метровый. Так на последней минуте встречи «Динамо» привезло себе «баранку». Яшин был крайне возбужден – так задело его поражение. И когда увидел полное безразличие на челе некоторых одноклубников, набросился на них чуть не с кулаками: «Нападение-то у нас есть? Почему же тогда Фадеев ходит пешком, ни черта не делает?» И в сердцах отвесил тому затрещину.
На собрании команды, где разбирался этот инцидент, был донельзя расстроен и, конечно же, признал, что руки распускать не след. Своим выступлением виновник дал понять, что не кается, а раскаивается. Он отчетливо осознавал: ставить на место щадящих себя эгоистов как-то надо, но проучить – не то же самое, что научить.
Я, конечно же, осведомлен, что благими намерениями выложена дорога известно куда. Поэтому и не собираюсь оправдывать Яшина, когда его заносило на неподобающие или сомнительные шаги. Но ловлю себя на том, что понимаю исходный мотив, двигавший его растревоженными чувствами, равно как и поступками, верными и неверными, – профессиональный и честный подход к своему делу, а он немыслим без любви к нему. Любовь обычно воздействует облагораживающе, однако, как мы знаем, бывает и зла.
Многие знатоки футбольной кухни даже одобрительно относились к тому, что Яшин не желал ни понимать, ни прощать любителей убирать ноги в единоборстве с соперником. В «двухсторонках», действуя зачастую полевым игроком, специально брался опекать их, чтобы преподать «курс молодого бойца»: охотникам избегать «стыков» и столкновений, бывало, доставалось по полной программе от яшинских ножищ сорок пятого размера.
Такие суровые методы воздействия, благотворно влиявшие на иных игроков (например, Игоря Численко), Лев Иванович, очевидно, считал более педагогичными, чем нотации и зудеж, хотя его высокая колокольня, то бишь недутый авторитет и горбом заработанное положение, позволяли прибегнуть к поучениям – во всяком случае, удивления они бы не вызвали. Но подобные приемы были не в его характере. Взглядом, правда, мог смерить так, что становилось не по себе. Чаще недовольно, но беззлобно покачивал головой – это привычное движение распознавали все партнеры, многих оно приструнивало, подтягивало. Это ли не результат?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
