"Прежде всего, господин Бонапарт, вам следовало бы хоть немного познакомиться с тем, что такое человеческая совесть. Есть на свете две вещи, которые называются Добро и Зло. Для вас это новость? Придется вам объяснить: лгать - нехорошо, предавать - дурно, убивать - совсем скверно. Хоть оно и полезно, но это запрещено. Да, сударь, запрещено. Кто противостоит этому? Кто не разрешает? Кто запрещает? Господин Бонапарт, можно быть хозяином, получить восемь миллионов голосов за свои преступления и двенадцать миллионов франков на карманные расходы; завести Сенат и посадить туда Сибура, можно иметь армию, пушки, крепости, Тролонов, которые будут ползать перед вами на брюхе, и Барошей, которые будут ходить на четвереньках; можно быть деспотом, можно быть всемогущим, - и вот некто, невидимый в темноте, прохожий, незнакомец встанет перед вами и скажет: "Этого ты не сделаешь" [Виктор Гюго, "Наполеон Малый"].
Для того чтобы беспрерывно работать в течение дня, Гюго отказался от "обедов и семейных торжеств", являвшихся утешением для изгнанников. Изгнанник по воле судьбы и по врожденной склонности, он чувствовал себя почти счастливым. "Никогда у меня не было так легко на сердце, никогда я не был так доволен". Он знал, что несчастье, которое он переживал, возвышает его в глазах французов. Жюль Жанен ему писал: "Вы наш вождь и наш Бог... В вас воплощены Возрождение и Жизнь. Стоило вам только немного удалиться, испытать несчастье, как все увидели ваше величие. Всего лишь три дня назад, когда Сен-Марк Жирарден со своей кафедры в Сорбонне просто упомянул ваше имя, приводя примеры риторики, сразу же раздались дружные рукоплескания в честь этого прославленного, этого великого имени". Одному из корреспондентов Гюго сказал: "Не я подвергаюсь преследованиям преследуют свободу, не я в изгнании - в изгнании Франция". Он встречался с некоторыми изгнанниками: Шельшером; полковником Шаррасом, крупным военным ученым, благородным человеком; с Жирарденом. С издателем Этцелем, изгнанником, воинствующим республиканцем, верным другом и хорошим писателем, он составил проект: "Воздвигнуть литературную крепость, из которой писатели и издатели откроют огонь по Бонапарту". Жюль Этцель, издатель сочинений Бальзака и Жорж Санд, казался подходящей фигурой для того, чтобы осуществить техническое руководство этим предприятием. Возможно ли подобное начинание в Бельгии? Это было небезопасно. Императорская полиция оказывала давление на бельгийскую магистратуру. "Если не в Брюсселе, то на острове Джерси", - говорил Гюго.
А бедная Жюльетта встречалась со своим Виктором еще реже, чем в Париже. Она посылала Сюзанну на Гран-Пляс отнести Гюго "что-нибудь вкусненькое", продолжала писать свои "заметки", отмечала знаменательные для нее годовщины и все же думала: "Зачем придерживаться традиций и отмечать день первой любовной встречи, когда у него любви ко мне уже нет, а есть только долг, чувство жалости, человеческого уважения?" Не лучше ли отказаться "от всех этих ребячеств, которые так не подходят к моим седым волосам?.. Есть цвета, оттенки и наряды, которые не подходят пожилым женщинам". Жюльетта постарела до времени - в сорок шесть лет раздалась, отяжелела. Сознавая этот упадок, она делала трогательные усилия отречься от прежней своей роли, принося ее в жертву приличиям, обязательным для изгнанника. Гюго довольно сурово запретил ей приходить к нему, меж тем как он принимал у себя всяких любопытствующих, равнодушных и праздных людей. "Ты даже не замечаешь, сколько жестокости и несправедливости в твоем пренебрежении ко мне. Тебе твое самолюбие важнее моего страдающего сердца". Гюго совсем отдалился от нее в Брюсселе и проявлял там в течение двух месяцев необыкновенную воздержанность, которая, впрочем, "была ему свойственна уже давно, уже целых восемь лет", жаловалась Жюльетта. Относился ли он так к другим женщинам? У нее были все основания сомневаться в этом. "Наберитесь смелости, - сказала она ему, - и признайтесь раз и навсегда в своем физическом и моральном непостоянстве... Я помню время, когда ты любил только меня, но помню также день, когда ты под предлогом недомогания впервые оставил меня одну, но все объяснилось просто: ты увлекся другой..." Ожидая его, служанка-любовница переписывала "Наполеона Малого", штопала носки своего "дорогого" и смотрела, как в небе проплывают облака.
Все же Гюго смилостивился над ней: когда Леони д'Онэ в январе 1852 года вздумала приехать к нему в Брюссель, он сразу же забил тревогу, обратившись за содействием к жене, своей союзнице:
Виктор - Адели Гюго:
"Она намерена выехать 24-го. Пойди к ней тотчас же и постарайся ее образумить. Необдуманный поступок в такой момент может привести к серьезным неприятностям. Теперь все смотрят на меня. Моя жизнь, полная трудов и лишений, проходит у всех на виду. Я пользуюсь всеобщим уважением, которое проявляется даже на улицах... Ничего не нужно изменять в данных условиях... Скажи ей все это. Обращайся с ней ласково, касайся с осторожностью всего, что наболело в ней. Она легкомысленна... Не показывай ей это письмо. Сожги его сразу же. Скажи, что я напишу ей по тому адресу, который она мне дала. Удержи ее от безрассудства..."
Адель, возгордившаяся тем, что ее роль внезапно возросла, сразу же ответила мужу:
Адель - Виктору Гюго:
"Будь совершенно спокоен. Я только что пришла от госпожи д'Онэ. Ручаюсь, что она не поедет. Я написала Уссэ, попросила его назначить мне время для делового разговора о "Путешествии" Готье [речь идет о книге Леони д'Онэ "Путешествие женщины на Шпицберген" (прим.авт.)]. Уссэ и еще два сотрудника являются главными лицами в "Ревю". Я вызову у госпожи д'Онэ интерес к искусству. Это увлекательное и благородное занятие, надеюсь, целиком захватит ее. Ты со своей стороны должен подбадривать ее в письмах, которые доставят удовлетворение если не ее сердцу, то ее гордости. Пусть она будет сестрой души твоей. Я знаю, у тебя очень мало свободного времени, но все же пиши ей изредка, хоть по нескольку строк - может быть, это ее успокоит. Дорогой мой друг, я слежу за ней. Работай спокойно и не волнуйся..."
Завоевать сердце молодой женщины не представляет особой трудности. Труднее бывает убедить, что можно обойтись без нее. Леони упорствовала.
Виктор Гюго - жене, 24 января 1852 года:
"Сегодня утром я опять получил письмо от госпожи д'О. Она решительно заявляет, что приедет сюда, хотя бы на несколько дней, грозится, что сделает это, ничего не сказав тебе. Нет, нет, мой друг, тебе необходимо с ней повидаться и отговорить ее от этой поездки. Безрассудства никогда ничего хорошего не приносят. Зная ее опрометчивость, я и не хочу ей писать. Я, кажется, сделал все, что она хотела, чтобы ее успокоить, использовал все средства. Но она теперь желает еще получать от меня письма, адресованные лично ей. При ее повадках в этом немалая опасность (она ведь все рассказывает всем и каждому). В Париже говорят обо всем решительно, но в Брюсселе, где я живу на глазах у людей, не принято разглашать то, о чем без стеснения болтают в Париже... Повидай госпожу д'О., последи за ней. Она собирается приехать, невзирая даже на то, что здесь находится Шарль! Внуши ей, что это немыслимо. Ведь я тогда вынужден буду немедленно покинуть Брюссель... Воспрепятствуй ее поездке, право, это было бы сущее безумие..."
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
