Наконец госпожа Гюго уверила мужа, что опасность миновала, и он похвалил свою посредницу: "Прежде всего хочу сказать, что ты благородная и восхитительная женщина. У меня слезы навертываются на глаза, когда я читаю твои письма, - они проникнуты достоинством, волей, мужеством, рассудительностью, спокойствием, нежностью... Ты прекрасно разбираешься в политике, ты правильно воспринимаешь события и умно рассуждаешь о них. А когда заговоришь о делах или о семье, во всем чувствуется высокая и добрая душа..." Опала, постигшая мужа, иногда бывает удачей для жены. В несчастье открылась истинная натура Адели Гюго. С января по апрель 1852 года в жизни ее супруга перемен не было. Работа, непрестанный труд. Обеды за табльдотом гостиницы в обществе Александра Дюма, Ноэля Парфе, Шарля Гюго, иногда и Эдгара Кине. Беспокоил их всех Жирарден, изгнанник с шаткими взглядами. На него нападали иногда бонапартистские настроения, и он иронически говорил Виктору Гюго: "Моя жена такая же красная, как и вы, и тоже заявляет: "Он бандит..." Короче говоря, Жирарден уже готов был еще раз вывернуться наизнанку и приспособиться к новому режиму. Приспособленчество бывает у некоторых призванием.
Врач герцогини Орлеанской, Ноэль Гэно де Мюсси, приехав в Брюссель, сообщил Гюго, что принцесса с грустью вспоминает о нем. "Как? Неужели он не будет нашим другом?" Гюго ответил, что он питает к герцогине Орлеанской "глубокое чувство симпатии и уважения", но добавил, что он "навсегда принадлежит Республике, что между ним и семьей герцогов Орлеанских нет и не может быть в будущем общих интересов". Об общих интересах в прошлом ни слова.
Стало очевидным, что если "Наполеон Малый" будет напечатан, то возникнет прямая опасность для семьи Гюго, а также для его имущества, находящегося во Франции. Правительство издало закон против "злоупотреблений прессы", по которому виновные в них французы, даже живущие за границей, подвергались штрафу и конфискации имущества. И вот у Гюго возникло решение перевезти всю свою семью в Брюссель, если будет получено на то разрешение бельгийского правительства, либо же на остров Джерси, если в Бельгии, как ему сообщил Брукер, будет издан закон, запрещающий оскорбительные выпады против главы дружественного государства, что, несомненно, грозило высылкой Виктора Гюго из страны.
Вначале он решил переправить из Парижа на Джерси всю свою мебель. Ему дороги были вещи, с любовью приобретавшиеся им у антиквара: венецианское стекло, медные кувшины, фаянсовые блюда. Адель нашла эту затею бессмысленной. Зачем надолго устраиваться в чужом краю? "Надо быть всегда готовым сняться с места. Ведь уже два раза события изгоняли нас из дому. Это может случиться и в третий раз... Если перевозить мебель на Джерси, придется израсходовать много денег на упаковку и на отправку вещей. Вспомни, что для переезда на другую квартиру нам потребовалось восемнадцать фургонов, а с тех пор имущества у нас, пожалуй, стало больше...". Адель советовала передать кому-нибудь квартиру по улице Тур-д'Овернь и продать с торгов "роскошную готическую мебель", весь старый хлам (приводивший ее в ужас) и всю библиотеку, в том числе первое издание Ронсара, - в этой поспешной распродаже всех вещей Адель не пощадила и подарка Сент-Бева, с которым были связаны у нее воспоминания о годах несчастья.
Госпоже Гюго, временному главе семейства, было поручено подготовить распродажу, составить каталог вещей, опубликовать объявления в газетах, тщательно просмотреть все находившиеся на чердаке шкафы и столы, так как ящики в них тоже были заполнены "интимными письмами". Исполнив эти обязанности, завершив распродажу, получив деньги, она должна была вместе с Тото и Деде (Шарль уже жил вместе с отцом) укрыться в надежном месте, прежде чем заговорщик успеет метнуть бомбу. Гюго с нетерпением ждал этой блаженной минуты. Он знал, что памфлет "Наполеон Малый" ему очень удался. В Брюсселе изгнанники, такие, как генерал Ламорисьер, каждый день приходили к нему послушать несколько страниц, насладиться силой карающего слова. "Излившаяся в нем ненависть дарила им невыразимую отраду..."
Распродажа с аукциона всего имущества могла бы вызвать у его хозяев глубокое огорчение, но для Гюго публично приносимая жертва освящала этот торг. Адель же радовала мысль, что она может отплатить мужу, упрекая его в том, что он собрал какие-то щербатые, совсем неценные блюда, фарфоровые вазы с изъянами. "Ты ничего не понимал, когда разыскивал все эти вещи, покупал потертые ткани, надбитый, треснувший фаянс... Покупать всякое старье - ведь это бросать деньги на ветер". Она торжествовала, доказывая, что любовь к старине дорого обошлась. Нужно сказать, что она ненавидела все эти "случайные вещи", купленные при участии Жюльетты в антикварной лавке на улице Лап. Распродажа дала всего лишь пятнадцать тысяч франков. Друзья, однако, дорого платили за вещи, находившиеся на рабочем столе поэта. Словарь Академии был продан за двадцать шесть франков, печатка Виктора Гюго пошла за сто один франк, разрезной нож - за двадцать четыре франка. Первое издание Ронсара было записано в каталоге под номером двадцать шесть. Оно досталось за сто двадцать франков госпоже Блэзо, владелице книжной лавки с улицы Грамон; она перепродала его за сто пятьдесят франков Шарлю Жиро, министру народного просвещения.
Жюль Жанен напечатал об этом аукционе в "Журналь де Деба" смелый фельетон.
"Зачем, - писал он, - были необходимы поэту, влюбленному с художественную форму и колорит, все эти богатства? Зачем? Лишь для того, чтобы они попали в список продаваемых вещей, и для того, чтобы цены их громко выкрикивал пристав на аукционе? Милые сердцу украшения дома, предметы убранства комнат... Кончено! Уже расклеены на стенах объявления о распродаже, распространен среди любителей каталог. Всякому встречному и поперечному открыт теперь этот музей, покупай в нем что хочешь. Стоило ли, друг, любить красивые старинные вещи, стоило ли восхищаться ими? Смотрите, с вами обращаются, как с расточителем, как с умершим человеком, у которого не осталось детей".
Газета "Ла Пресс" и Теофиль Готье тоже откликнулись сочувственно. Гюго поблагодарил Готье: "Дорогой поэт, несчастье, которое вы своей статьей обессмертили, не является несчастьем".
В тот день, когда произошла распродажа (среда, 9 июня 1852 г.), мужественный Жюль Жанен уже в ночной час вторично пришел на улицу Тур-д'Овернь.
Жюль Жанен - Виктору Гюго:
"Вокруг вашего дома царила тишина. Звезда, наша любимая звезда, как будто для вас лила свой голубой свет в маленький садик, куда вы, бывало, выходили по вечерам... Одно окно было открыто, в нем виднелся неподвижный силуэт - какая-то женщина в белом спокойно и внимательно смотрела в молчании на город, который ей нужно будет завтра покинуть! Вероятно, там задумалась ваша дочь. У другого, закрытого окна тихо разговаривали друг с другом ваша жена и ваш сын, - разговаривали спокойно и печально; слов не было слышно, но легко было понять, о чем они говорят. Они прощались с родным своим гнездом, с милым приютом, озаренным отцовской славой... О, кто бы мог подумать в великие дни великих битв, когда Адель Гюго приветствовали, словно королеву, и когда ее муж торжествовал и царствовал, - кто бы мог подумать, что мы расстанемся с нею и что она отправится в изгнание?.."
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
