И несмотря на все это, я продолжала бегать за ним как собачонка, вымаливала внимание, готова была скакать на задних лапках ради малюсенького проявления любви и нежности в свой адрес.
Если бы у меня была машина времени и только одна попытка ею воспользоваться, я вернулась бы в прошлое, надавал себе три порции оплеух, чтобы места живого не осталось и навеки вдолбила бы в голов юной толстой дурочке, что это — никакая не любовь, а махровая, как по учебнику, адреналиновая зависимость от психопата.
— Я в курсе, что империя Андрюшкиного папаши сейчас под серьезным колпаком, — с видом человека, посвященного в страшную тайну, говорит Сергей. — Знаю, что Завольский-старший слинял за бугор, а твой муженек последовал его примеру и сейчас развлекается, потягивая коктейли из кокосового ореха где-то у тропических ебенях. А на тебя повесили всех собак. В такой ситуации самое лучшее, на что ты можешь рассчитывать — это тюрьма.
— А худшее?
— Никогда не понимал, почему люди так стремятся знать плохой сценарий.
— Кажется, это называется «трезвый взгляд на вещи»?
— Лера, солнышко, тебя просто сольют. Дадут всем этим проверяющим органам повод повесить на тебя всех собак, а потом… — Сергей делает характерный росчерк пальцем по горлу.
— Ну учитывая срок, который мне могут впаять, то слив — не такая уж плохая альтернатива.
Я вспоминаю стеклянные глаза матери, когда ей позвонил наш семейный адвокат и сказал, что отец не стал дожидаться приговора в суде и «ушел» не прощаясь.
— Вместе у нас больше шансов, — крадущимся голосом, забрасывает еще одну наживку Сергей.
И меня словно током бьет от осознания того, что точно такие же слова я говорила Авдееву, когда предлагала ему сотрудничество в надежде на более эффективный и жесткий результат. И хоть ситуация развернулась другой стороной (как это обычно и бывает, когда строишь долгоиграющие планы с множеством переменных), его помощь оказалась стОящей. Хоть эта «проверка» уже добавила мне головной боли и наверняка «порадует» еще не один раз.
Наратов — последний человек в мире, с которым я стала бы планировать что-то совместное. Даже не так: если бы он остался самым последним человеком на земле, я все равно предпочла бы действовать самостоятельно, чем пожимать ему руку в знак сотрудничества. Хотя, как показала жизнь, Авдеев тоже оказался порядочным треплом, так что внутренне я жду подставу и от него тоже.
И пытаюсь внутренне настроится на то, что если (или когда?) он попытается от меня избавиться, у меня, скорее всего, просто не будет чем отбиваться. Я совершила самую худшую из всех худших ошибок на свете — я раскрыла перед ним душу. Данте сказал бы, что за такое меня нужно вернуть в первый класс без возможности переэкзаменовки.
«Только тебя здесь нет, Шутов, — обращаюсь к нему мысленно, где бы этот засранец сейчас не находился, — и тебе тоже плевать, что со мной. Вам всем плевать».
— Ну и что ты предлагаешь? — На фоне всех этих тягостных мыслей, даже моральное избиение Сергея начинает надоедать. Пусть уже родит что-нибудь, а там посмотрим, что со всем этим можно сделать.
Он мнется, плохо маскируя трусость якобы глубокой задумчивостью.
— Сергей, я терпеть не могу три вещи, — демонстративно убираю телефон в сумку и встаю, на этот раз всем видом давая понять, что остановить меня сможет разве что мчащийся на всем ходу поезд, но никак не его очередная многозначительная фразочка. — Во-первых — трусов. Во-вторых — мужиков-трусов. И в-третих — мужиков-трусов, которые тратят мое время.
— Есть одна… лазейка, — выпаливает Сергей. На секунду мне кажется, что он попытается закрыть себе рот ладонь, но даже для Наратова это было бы слишком позорно. — Кое-что, что я где-то видел, где-то слышал…
— И ты хочешь, чтобы я заплатила тебе за эту информацию?
— Нет, нет. — Судя по выражению его лица — теперь ему еще страшнее, чем секунду назад.
— Наратов, слушай, если мне придется тащить из тебя клещами буквально каждое слово, то лучше сразу иди на хуй. — Так и хочется вдогонку сказать, что даже у дождевых червей, не имеющих в своем теле ни единой кости, есть хребет, в отличие от него. — Хочешь что-то мне продать — называй цену. Хочешь что-то предложить — предлагай. Хочешь сотрудничать — озвучивай условия. Но не жди, что я радостно развешу уши и соглашусь на все, даже не понимая, о чем речь. А то, знаешь, пока я сюда ехала, то тоже видела, как кошка свое дерьмо закапывала и слышала, как баба мужа песочила за пьянки.
— «ТехноФинанс» поглотила часть денег одного холдинга. Это старая история, но там столько косяков в оформлении, что если правильно разыграть карту, то можно попытаться оттяпать хороший жирный кусок. Дельце, конечно, не так чтобы на сто процентов реализуемое и довольно гемморнойное, но может выгореть. Мои знания плюс твоя возможность понимать ситуацию изнутри и корректировать процесс в нужную нам сторону. Неплохой тандем, как считаешь?
Я знаю, о чем говорит этот ублюдок.
О доле моего отца, которую Завольский просто забрал, наплевав на законы и юридические подоплеки. Просто дал на лапу всем кому нужно, замазал глаза большими деньгами, чтобы получить свою часть шкуры убитого медведя.
— Правильно я понимаю, что ты имеешь ввиду долю «ЭкоИнвест»? — Если я начну делать вид, что удивлена, то это даже у безмозглого Наратова может вызвать подозрение. Возможно, он поэтому так долго и ходит вокруг да около — прощупывает обстановку.
— Ну надо же, ты просто большая молодец, Валерия, — хвалит Сергей, и мне тут же хочется вернуть эту «щедрость с барского плеча» смачным плевком ему прямо в рожу.
— Я так и знала, что ты просто впустую потратишь мое время. Первый раз в жизни так бессмысленно провела тридцать минут. Сделай одолжение, Сергей — оставь меня в покое со своими сказочками о Волшебном поле в стране Болвании. Свои пять цехинов я у тебя под носом точно не закопаю.
На этот раз я успеваю выйти, но он догоняет меня на крыльце, грубо хватает под локоть и тащит в сторону, подальше от любопытных глаз. Я могу запросто врезать ему так, что он минимум неделю будет мочиться кровью, но не делаю этого потому что интуиция подсказывает — Нартов, как любая хитрая сволочь, имеет туз в рукаве. Только поэтому он не валяется никому не нужным овощем в каком-нибудь хосписе.
Даю ему отвести меня в узкий проход между домами, где так воняет фекалиями, что никто в здравом уме сюда не сунется. Вырываю руку и отхожу на безопасное расстояние.
— Тронешь меня хоть пальцем еще раз — и я сломаю тебе руку, — на этот раз предупреждаю уже без бравады.
— Так может не надо дергаться как вошь, чтобы никто тебя не хватал?! — взрывается Сергей и начинает нервно шарить по карманам, на несколько секунд выпуская меня из поля зрения.
Этого достаточно, чтобы я успела в два незаметных касания включить диктофон на своих «умных часах», и задернуть рукав до того, как Сергей сует в рот сигарету. Качество звука наверняка будет не ахти, но если его почистить соответствующими программами — его даже в суд можно было бы притащить, как часто бравируют в американских фильмах.
— Вот, блять!
Он сует мне под нос порядком смятый клочок бумаги, который видимо, успел достать из кармана вместе с сигаретной пачкой. При ближайшем рассмотрении, оказывается, что это криво сложенная распечатка формата А4. Точнее — распечатка фотографии документа, причем явно не лучшего качества. Но даже при тусклом освещении я понимаю, что это фото из завещания. И там фамилия…
Гарин.
Меня так резко укрывает, что все рецепторы замерзают.
Я на какое-то время теряю слух и нюх, картинка перед глазами плывет и лицо Сергея становится похожим на потекшую восковую маску. Той частью мозга, которую чудом не парализовал страх понимаю, что оцепенение выдает меня с головой, но все равно ничего не могу поделать.
А что, если Наратов все-таки меня раскусил? Если он с первого дня знал, кто я и просто ждал удобного момента, чтобы предъявить доказательства? Но ведь это просто фото одного листа, даже если у него каким-то образом оказалась целая копия — каким образом она доказывает, что я…
