Много. Вот только и оно не бесконечно.
— Слухи надо просто переждать, Эйо. — Железные пальцы гладили волосы. — Рано или поздно от вас отстанут, но до этого времени ему нужна будет поддержка.
— А мне казалось, что ты его недолюбливаешь.
Я скомкала газету, и Брокк, отобрав листок, спрятал его в карман.
— Недолюбливаю, — спокойно согласился он. — Я не могу любить того, кто нагло украл мою сестру.
— Ты ревнуешь!
— Конечно, ревную. Я только-только тебя нашел…
— Я сама нашлась!
— Конечно, сама. Нашлась и опять потерялась. Бросила несчастного больного брата…
Вот несчастным Брокк совершенно не выглядел. И, поймав мой испытующий взгляд, фыркнул.
— Вы все равно завтра поженитесь, — добавил он другим тоном. — А разводы у них не приняты, и тебе придется с ним жить.
До конца дней моих… и почему меня больше не пугает такая перспектива?
— Я не хочу, чтобы ты была несчастна в этом браке.
— Я не несчастна.
Правда, брака пока нет.
Но ведь завтра уже близко… ближе, чем кажется, потому как небо темнеет. Скоро ночь.
А за ней и утро.
— Эйо, ты же знаешь, что я тебя люблю? — Брокк поднял дракона, так и застывшего с жуком в пасти. Лапы бронзовки скользили по броне, жвалы шевелились, и Хвостик дрожал, но не отпускал добычу.
— Знаю.
Любит. И возвращается сюда, пытаясь примириться с королевским приказом, Оденом и свадьбой. Шутит. Приносит гранаты. И не скрывает правды, пусть и неприятной.
— Брак еще не означает, что ты должна позабыть про сородичей… я буду за тобой присматривать.
Звучит почти как угроза. И вид у Брокка на редкость серьезный, торжественный.
— Он сказал, что хочет перебраться за Перевал. Возможно, это правильное решение… — Сунув мизинец в рот дракону, Брокк заставил его разжать челюсти. — Я часто бываю в Долине, едва ли не чаще, чем здесь. И в том моем доме места хватит всем… пока своим не обзаведетесь.
Хвостик дергался и шипел, норовя выскользнуть из цепких пальцев Брокка. А получившая свободу бронзовка не спешила спасаться бегством. Она уселась на ветке крыжовника и медленно, издевательски начищала поцарапанные надкрылья.
— Хотя вряд ли ему этот вариант придется по вкусу. Гордости в высших порой больше, чем разума.
— Оден хороший. — Я протягиваю брату пару красных зерен. — Он действительно хороший…
Глава 38
СВАДЬБА
Этой ночью не спалось обоим. Оден лежал на животе, причем вытянулся поперек кровати и локти расставил. Когда мне надоело притворяться спящей, я просто села и спросила:
— О чем думаешь?
— Обо всем понемногу.
— Плохие мысли или так?
— Скорее так. — Он повернулся ко мне. — Может, мне уйти?
— Зачем?
Я не хочу, чтобы он уходил.
— Тебе следует отдохнуть, а я мешаю.
— Ну… — я прижала ладони к его спине, — у меня тоже мысли… всякие.
— Поделишься?
— А ты своими?
Молчит, собака упрямая, но руки не стряхивает. И я, закрыв глаза, пытаюсь увидеть его подушечками пальцев. Наверное, руки мои грубы, но знакомое тело вдруг становится незнакомым. Тем интересней. Я иду от шеи.
Влажноватая кожа. Мягкая… пахнет… не знаю, у меня отвратительный нюх, но вкус ее хорошо известен.
— Что ты делаешь?
— Тебя изучаю. Плохо?
Ремни мышц… бугры и впадины… линия позвоночника… жесткий остов ребер. Если прижать ладонь, то сердце слышно. И еще как легкие работают. И вообще слушать его почти так же интересно, как пробовать.
А шрамов не осталось. Ну почти…
Донести эту ценную мысль до Одена я не успела, поскольку он просто-напросто стряхнул меня.
— Невеста должна быть скромна и целомудренна, — прошептали мне на ухо.
— Ужас какой. А жених?
— И жених…
То есть мне сейчас очень целомудренно целуют шею… и уже не шею…
Оден отстраняется:
— Разве я к тебе прикасаюсь?
Не прикасается, но… пальцы скользят над кожей, близко, настолько близко, что я ощущаю их тепло. Или это мое, которое тянется за ними.
— Видишь, здесь не прикасаюсь… — Рука замирает над грудью. — И здесь тоже… — Медленно опускается к животу. — И нигде… никак… — Оден наклоняется. Его дыхание ласкает меня. — Радость моя…
— Твоя. — Сейчас я согласна на все… или почти.
И тихий смех в ответ.
Но даже потом сон не приходит, чему я рада. Мне страшно упускать хотя бы минуту этой ночи, которая все длится и длится. Оден первым нарушает молчание:
— Ты еще не моя, но завтра станешь.
Звучит не то угрозой, не то предупреждением. Неужели он до сих пор опасается, что я сбегу? Мы связаны, а даже если нет, то…
— Я не обещаю, что стану именно тем мужем, о котором ты мечтала. Я точно не буду читать стихи, петь баллады. И объяснения в любви — это тоже не мое. Но я буду заботиться о тебе так, как умею.
— Знаю.
Его забота — это больше, чем стихи, баллады и признания вместе взятые. Да и не представляю я, о каком муже мечтала, да и мечтала ли…
— Сегодня я разговаривал с Виттаром. Он, конечно, упрямый, всегда таким был, но мне кажется, что мы друг друга поняли. И если завтра что-то пойдет не так, Виттар за тобой присмотрит.
Спасибо, вот без этого я как раз обошлась бы.
От его братца меня дрожь пробирает.
Впрочем, волноваться не о чем: если Одена не станет, то не станет и меня.
— Он вовсе не такой грозный, каким хочет казаться. Когда я пропал, на него многое свалилось. Виттару пришлось доказывать, что он способен управиться с делами рода. Еще и война… и службу вынужден был оставить. Это очень тяжело — пытаться оправдать чужие надежды.
— Ты его любишь?
— Само собой. Он мой брат. И надеюсь, со временем вы станете иначе относиться друг к другу.
На это я бы особо не рассчитывала, но… я постараюсь. Ради Одена.
— Эйо… ты же помнишь, о чем мы говорили? Ты сделаешь все, как я просил?
— Да.
Завтра. Вернее, уже сегодня, поскольку тьма отступает, значит, скоро рассвет.
Мы ждем его вместе.
Когда на белом подоконнике появляется след солнечной лапы, меня охватывает внезапный страх. Я хватаюсь за Одена, а он, обняв меня, гладит, успокаивает, шепчет:
— Все будет хорошо, радость моя…
Как хочется верить.
Но чувство близкой невосполнимой утраты мешает.
— Я здесь. Рядом. И буду рядом, что бы ни случилось.
Знаю.
Спасибо.
Шесть утра.
Часы на каминной полке отстают. Они слишком стары, чтобы поспевать за временем, и минутная стрелка движется рывками. Оден слышит хруст шестеренок и натужный скрип пружин, скрытый за позолоченным панцирем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
