— Кара всемогущего Господа обрушится на тебя за это, Дэниел. Господь да осудит тебя!
Теперь горели ее туфли и тлел ковер под ними. Дым полз по стенам и клубился вокруг нее.
— Осудит меня лишь Сатана, — тихо сказал он, глядя на нее в ответ. — Сатана — мой Властитель и Хозяин, и всегда будет им. Да славится Сатана!
Ветер с ревом пронесся по дому, раздувая пламя, которое с грохотом взорвалось вокруг нее. Горели стены, горел потолок, по лестнице к нему полз адский жар, но он неколебимо стоял на месте, держа в недвижимости ее обугленный и покрытый волдырями торс, как жутковатую имитацию распятия.
С оглушительным треском проломился пол, и она, провалившись в пламя, исчезла из вида. Дом взорвался, и от удара взрывной волны Дэниел спиной вперед пролетел сквозь остатки входной двери и упал в саду.
Он лежал на спине, ошеломленно глядя, как окна чернеют и взрываются, осыпая его стеклом, а в прохладный вечерний воздух высовываются жадные языки пламени.
Начали сбегаться соседи. Дэниел чувствовал, как чьи-то руки осторожно поднимают его и несут. Он слышал, как чей-то озабоченный голос мягко спросил его:
— Ты в порядке, сынок?
Он лишь молча кивнул, глядя, как из каждого проема в доме спиралями тянутся плотные клубы черного дыма, думая о завещании матери, которое она прятала у задней стенки в гардеробе. Часть денег она оставила на цели благотворительности и немного — своей сестре. Но основную часть состояния она передавала церкви. Ему она ничего не оставила.
— Скорая помощь уже в пути, сейчас приедет. Как все это случилось? Ты видел?
Дэниел помотал головой:
— Нет. Я был наверху, когда услышал, как мать вскрикнула. Должно быть, пламя на кухне как-то охватило ее.
— По крайней мере, с тобой все в порядке, — кто-то сказал ему. — Ты смелый парень, у тебя все будет отлично.
Дэниел улыбнулся. Завещание уничтожено, и все достанется ему. До последнего пенни. Он очень тщательно изучил закон. У него в самом деле все будет отлично. Пару недель назад точно такой же дом по соседству был продан за хорошие деньги. За деньги по страховке можно построить совершенно новый дом и продать его еще дороже. Родители, и отец и мать, постоянно приумножали сбережения, делали вклады и оформляли страховки. Да, он получит все деньги, они ему нужны, и он уже продумал планы инвестиций, которые увеличат его капиталы.
95
Вашингтон, 30 апреля 1968 года
Она взяла его за руку. Никогда раньше он не видел ее такой бледной. Ее лицо было таким же белым, как у клоуна в цирке, куда они ходили в его день рождения, — разве что на нем не было и тени улыбки. И лицо было полно напряжения.
— Папа в беде, и мы должны сразу же идти к нему, — сказала она. Голос у нее дрожал и был такой хриплый, словно чьи-то грубые руки выдирали его из горла. Ее длинные черные волосы были зачесаны на одну сторону, и несколько прядей выбивались из прически. Она носила свободную белую блузку, перехваченную на поясе широким ремнем с заклепками. — У него действительно большие неприятности.
— Какие?
Не ослабляя хватки, она протащила его через входную дверь их домика в тихом, уютном пригороде, залитого теплым солнечным светом весеннего дня. Когда она закрывала за ними дверь, то сказала так тихо, что он еле расслышал ее:
— Вальпургиева…
— А что это такое — Вальпу…
— Я знала — что-то произойдет. Я все время твердила об этом твоему отцу. Он должен был слушать меня, ты должен слушать меня… порой твоя мама кое в чем разбирается. Согласен?
— Мы должны увидеть этого Вопургиса?
— Мы должны увидеть папу.
Она открыла дверцу потрепанного «плимута» и запихнула его внутрь, затем обошла машину, скользнула за руль и повернула ключ в замке зажигания. Посмотрев на нее, он увидел, что по ее лбу катятся капли пота. Она была испугана чем-то, страшно испугана, и ее страх передался ему — теперь он тоже чего-то боялся.
Двигатель зарычал, прокашлялся и зачастил; сдав назад, она выбралась на тихую дорогу и с силой нажала на педаль газа. Он почувствовал, как ускорение вдавило его в мягкую виниловую спинку сиденья, и, полный смеси возбуждения и страха, смотрел, как ползла по циферблату стрелка спидометра. Обычно мама ездила очень неторопливо, на шоссе она нервничала, но сейчас она гнала машину, как отец, — рука давит клаксон, и в адрес всех встречных и попутных сыпятся проклятия.
— А мы увидим и Вопургиса, и папу?
— Вопургиса? А это кто такой? Послушай, сынок, мы должны увидеть папу, потому что у папы неприятности.
— Какие?
— Серьезные.
— Почему у него серьезные неприятности?
— Потому что он хороший человек и он им не нравится.
— Кому это им?
— Плохим людям.
Он замолчал всего лишь на секунду.
— Каким плохим людям, мам?
— Плохим. Они служат дьяволу. Они — законченное зло.
— Почему они не любят папу?
Теперь перед ними, блокируя дорогу, неторопливо тащился автомобиль с двумя пожилыми пассажирами. Она гневно нажала клаксон и лишь затем ответила:
— Потому что он не делал того, чего они от него хотели.
— То есть?
— Они хотели, чтобы он изменил самому себе.
Он задумался над этими словами, не совсем понимая, что они значат, а затем, когда мать включила стоп-сигнал и машина остановилась, чуть не слетел с сиденья, но вовремя ухватился за край приборной доски.
Он проследил за ее обеспокоенным взглядом, когда мама посмотрела на другую сторону широкого бульвара и направо.
— Вот тут папа и работает? — спросил он, глядя на уродливое грязно-коричневое здание.
Она не ответила. Он снова бросил взгляд на здание. Выяснилось, что фактически тут было два здания: одно вырастало из другого. Он снова посмотрел на мать. Она что-то бормотала. Похоже, что молилась.
Глубоко в горле у него возник ком напряжения, который постепенно разрастался. Никогда раньше он не видел мать в таком состоянии. Она была испугана.
На светофоре сменился цвет. Мать прибавила скорости и повернула направо на просторную парковку, прямо перед коричневым зданием. Он увидел знак, который гласил: «Стоянка только по разрешению», но мать, не обращая на него внимания, резко остановилась и, не выключая двигатель, выскочила из машины.
Он попытался последовать за ней, но услышал у себя над головой негромкий хруст. За ним последовал резкий треск — словно выстрел. Он увидел, как мать остановилась и резко закинула голову. Она вытаращила глаза, поднесла руку ко рту и издала тихий стон.
Он глянул туда же, куда смотрела она. Плоскость окна, как воздушный шар, выпятилась наружу. Она разбухала все больше и больше и вдруг взорвалась, словно его выдавили подушкой и распороли ее. Воздух заполнился плотным облаком перьев; пока они медленно разлетались в разные стороны, он смог разглядеть в их гуще огромную черную птицу.
Она падала зигзагами, то ли летя, то ли пикируя, словно тень, догоняющая сама себя, а затем с тяжелым гулким грохотом врезалась в землю. Она упала всего в нескольких футах от его ног, и он с ужасом услышал жуткий сухой треск. Голова птицы резко дернулась, и ему показалось, что она в упор смотрит на него.
Маленький мальчик остался стоять, не в силах сдвинуться с места, его ноги вросли в асфальт, и он забыл, что вокруг дождем сыпятся осколки стекла. От потрясения у него стала дрожать голова, и он не мог унять эту дрожь. И где-то из глубины желудка поднялся истошный вопль:
— ПААААААПППППАААААААА!
96
Среда, 7 декабря 1994 года
Было десять минут четвертого утра, когда Монти в своем арендованном «воксхолле» подрулила к стоянке, где отец оставлял машину, и тут же убедилась, что его «тойоты» там нет.
Как ни странно, она чувствовала, что оправилась от шока предыдущих событий, словно ее взорванный «эм-джи» был частью дурацкой компьютерной игры, этакой виртуальной реальностью.
Войдя в холл отцовского дома, она увидела, что почта, аккуратно сложенная его экономкой, так и осталась невскрытой. Похоже, что он не был дома со вчерашнего утра, и аккуратно убранный рабочий кабинет и пустая мусорная корзинка служили тому лишним подтверждением. Увидела она достаточно.
Когда она возвращалась к «воксхоллу», ей пришлось с силой потянуть дверь, чтобы справиться с резким порывом ветра. Ей оставалось только сесть в машину, развернуться и направиться к университету.
Она продолжала внимательно наблюдать за встречными машинами, чтобы не пропустить «тойоту», которая возвращается домой, но дорога была почти пустой, и она не встретила ни одной знакомой машины. Она знала, что ей надо остановиться и позвонить Коннору, но не хотела заниматься этим, пока не найдет отца и не убедится, что с ним все в порядке.
К ее разочарованию, она не увидела никаких признаков жизни, когда въехала на автостоянку их старой лаборатории. Само здание было погружено в темноту. Она подошла к центральному входу и открыла дверь. Монти обеспокоилась, когда убедилась, что охранная система не включена — это было одной из тех немногих вещей, о которых отец никогда не забывал.
