Прошло два часа, как мы покинули корабль, но мы не думали о возвращении, молчал об этом и Вашата, слушая Зингера: Макс нашел еще одну из возможных причин гибели марсиан.
— Здесь миллионы, а может быть, миллиарды тонн полимеров! — говорил он.
— Полимерам скормили кислород и азот. Мы хоть и мельком видели на глобусе, что здесь были лесные массивы, особенно вокруг водоемов, на экваторе и в здешних субтропиках. Леса уничтожили, все пошло на пластмассы. И в то же время шло безудержное строительство машин, наземных и воздушных. Машины тоже сжигали драгоценный кислород, отравляя воздух производными окиси углерода.
— Мы еле ушли от этой угрозы, — сказал Вашата. — Но и Землю не сравнить с Марсом — у нас могучая атмосфера, океан, леса!
Зингер мрачно сказал:
— Пятнадцать тысяч водородных бомб, взорванных одновременно, могли унести атмосферу в космос, и Земля могла превратиться в нечто похожее, правда, с обилием отравленной воды, мертвыми городами.
— Неужели у всех живых существ, обладающих разумом, один путь развития?
— вслух подумал Антон.
Никто не ответил. «Черепашка» поднялась на пригорок. Впереди скупое марсианское солнце освещало купол, спрятавший под себя город.
Антон схватил меня за руку. Я не помню, как остановил «Черепашку». Не проронив ни звука, словно боясь, что спугнем видение, мы с Антоном смотрели на возникшую перед нами картину. Мы понимали, что сейчас невозможно существование подобного оазиса среди безжизненной пустыни, на планете, почти лишенной воздуха, и все же нас не покидала мысль, что все это реально и мы действительно открыли последнее прибежище марсиан.
Туарег, не получая команды, продолжал шагать по направлению к городу, к нему вела дорога — она начиналась недалеко от нас, — вымощенная желтыми плитами, обсаженная бордовыми кустарниками, все пространство вокруг города занимала растительность с бурыми, красными, голубоватыми листьями. По дорогам бесшумно мчались крытые машины. В воздухе бесшумно парили несколько летательных машин, одни из них напоминали наши музейные теперь аэропланы-этажерки, другие в виде дисков, шаров, цилиндров.
— Что вы стали? — спросил Вашата. — Случилось что-нибудь?
— Остановите Туарега! — сказал Зингер. — Он шагает к северному полюсу.
Виденье ушло в песок оранжевой пустыни.
— Вы ничего не видели? — спросил Антон.
— Что опять? — с тревогой в голосе спросил Вашата. — Возвращайтесь. Да верните Туарега.
ЖЕЛТОЕ ПЯТНО
Началась вторая неделя, как мы опустились на пески Марса. Семь дней стоили многих лет по количеству впечатлений, обрушивавшихся на нас почти беспрестанно, особенно последние дни. Мы находили необыкновенные памятники культуры, идеальной организации быта, видели на «живых фресках» людей, почти землян, занятых трудом, углубленных в размышления. В районе, где мы с Антоном видели иллюзорный город во всем его величии, находились сейчас его развалины, там Туарег раскопал вход в подземные заводы. Специалистам надо еще разобраться в принципах марсианской техники, судя по архитектуре, люди здесь не присутствовали, только механизмы и имитации людей — роботы различных назначений. Удалось нам заглянуть за все время марсианской жизни еще в три подземелья — и нигде следов постоянного пребывания там человека: голые стены, облицованные яркими плитками без единой фрески, орнамента, и машины, машины, казалось, заполнившие залы бесконечной длины. Марсиане не хотели, не могли, не любили жить в давящих душу помещениях, под толщами скал. Они больше всего любили просторы пустынь, свои леса, моря и особенно небо. Фиолетовое небо Марса! Как оно прекрасно! Почти так же, как и земное. Наша атмосфера создает иллюзию тепла, звезды у нас лучистые, там небо было жестче, холоднее, но от того оно не теряет своей величественности, вечной тайны. Любимой темой марсианских художников было небо, выполненное в стиле «живой техники», и почти на каждой картине среди искорок созвездий горела голубым светом наша Земля.
Гордый народ, осознавший свою силу, могущество, воспитывался как «светоч жизни», равный звездам, и он жил, мыслил, любил, чувствуя всегда их благословенный свет: звезды на Марсе видны и днем. Спрятаться от света Млечного Пути — дороги в вечность, от боготворимой. «звезды надежды» — значило для них уподобиться самому жалкому из существ, восьминогой слепой песчаной мыши, источающей скверный запах.
Они преодолевали опасности, созданные предками в эру неуемного развития техники, когда уничтожались леса, сжигался драгоценный кислород, атмосфера перенасыщалась углекислым газом. В герметических городах система жизнеобеспечения во многом превосходила нашу в звездолете. Еще несколько веков — и люди снова могли бы выйти из укрытий, под теплое, поголубевшее небо. Если бы опасность страшнее атомных войн, эпидемий, космических катастроф не таилась в них самих. «Черепашка» бойко бежала по бурой равнине, подгоняемая жидким ветром. Начинался сезон песчаных бурь. Исчезла кристальная чистота ядовитого воздуха, красноватая пыль висела в воздухе, сглаживая очертания скальных скульптур, изваянных ветром. Высоко над головой в фиолетовом небе сиял совсем крохотный кружочек солнца. По нашим земным представлениям, здесь солнце почти не грело, и все же его могучей силы хватало на то, чтобы вечно будоражить атмосферу планеты, перемещать миллиарды тонн песка, разрушать остатки древних гор, людские города, превращая их в пыль и щебень.
Перегоняя нас, пронеслось марсианское перекати-поле — шар не больше футбольного мяча из жестких как проволока стеблей, колючек и оранжевых коробочек с семенами меньше маковых зерен. Перекати-поле — посевная машина, способная бесконечно долго высевать семена, а когда их запас кончится, продолжать свой стремительный бег, не теряя надежды в конце концов остановиться. Когда ей удается наконец зацепиться своими колючками в овражке или застрять между камней, то через несколько минут из нижних стеблей выйдут желтые корни и станут сверлить песок, добираясь до слоев, где есть хоть признаки влаги, через час оно зацветет большими, непостижимо прекрасными цветами и опять готово в путь сеять семена жизни.
Антон сказал, провожая взглядом перекати-поле:
— Невероятная приспособленность. Та же, что и у микрокактусов. Вот еще подтверждение неистребимости жизни. Создание ее невероятно трудно, нужны миллионы благоприятных сочетаний, чтобы она возникла, поэтому жизнь так редка во вселенной, а, раз возникнув, она неистребима. Так велик у нее запас эластичной прочности. Эти марсианские колючие шарики выдерживают и космический холод, и непомерную жару! Готовы хоть сейчас переселиться на другую планету, в другую галактику, куда угодно, или ждать миллионы лет дома, пока не произойдет чуда и Марс оживет. С человеком сложнее. Человек появляется на планете только раз. Как жаль, что они не дождались нас.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
