разве что в виде исключения. Так, например, Петру Ильичу Заремба показал партитуру сочиненного им смычкового квартета, который Чайковский нашел весьма милым, «в гайдновском вкусе». Потерпев неудачу на одном поприще, Заремба избрал для себя другое – стал педагогом. Выдающимся педагогом, остроумным, красноречивым, восприимчивым к новым веяниям и беззаветно влюбленным в музыку. Достоинств у Зарембы-педагога было много, а недостаток только один – указывая ученикам на их ошибки, он не мог написать неудачное место лучше их, как это ожидается от наставника.
Поначалу Петр Ильич занимался у Зарембы без особого энтузиазма, по его собственному признанию, «как настоящий любитель». Но однажды Заремба после занятий попросил Петра Ильича относиться к делу серьезнее, поскольку видел у него явный талант, который нужно было развивать. Чайковского не столько тронула похвала, сколько теплое отношение наставника. Он решил взяться за ум. «С осени 1862 года ни о любительских спектаклях, ни о светских знакомых нет и речи. Музыка поглощает все. Его дразнят длинными волосами, которые он себе отпускает, удивляются, порицают, охают перед его решением… Петя представляется мне совершенно новым. Нежность к папаше, домоседство, возрастающая небрежность туалета, усидчивость в труде, внимание к таким нуждам нашим с Анатолием, заботы о таких вещах, которые прежде были несовместимы с обликом блестящего повесы. Его нежные ласки, полное отсутствие разговоров о спектаклях и балах – все вместе и удивляет, и умиляет, и радует»[32].
Мы можем порадоваться вместе с Модестом Ильичом – наш герой наконец-то занялся «своим делом». Но до апреля 1863 года студент консерватории Чайковский продолжал служить в департаменте Министерства юстиции. Подать прошение об увольнении его убедил Антон Григорьевич Рубинштейн, музыкант от бога, пианист, композитор, дирижер и педагог. 1 (12) мая 1863 года коллежский асессор Чайковский был отчислен от штатного места и причислен к Министерству юстиции. Причисление к министерству было чем-то вроде зачисления в резерв. В начале 1867 года Чайковского попытались вернуть на казенную службу. По совету опытного приятеля Петр Ильич устроился в архив, на чисто номинальную работу и подал просьбу об отставлении от государственной службы (то есть полном увольнении), которая была удовлетворена 19 сентября (1 октября) 1867 года. «На прощание» Чайковский получил чин надворного советника, соответствовавший чину армейского подполковника.
В 1859 году Рубинштейн увлек идеей создания Русского музыкального общества известную благотворительницу великую княгиню Елену Павловну, супругу великого князя Михаила Павловича, младшего брата двух императоров (Александра I и Николая I). Годом позже Рубинштейн организовал при обществе музыкальные классы, которые в сентябре 1862 года были преобразованы в консерваторию. Рубинштейн стал ее первым директором, дирижером оркестра и хора, а также профессором по классам фортепиано и инструментовки.
В хорошо известное всем здание Большого (Каменного) театра на Театральной площади консерватория въехала в 1886 году, а до того она находилась во флигеле дома Демидова на углу Мойки и Демидовского переулка (ныне это переулок Гривцова)[33], бывшем помещении Английского клуба. По воспоминаниям современников, «семь или восемь комнат составляли все помещение и служили классами для игры на фортепиано, на струнных инструментах и для пения». Но все равно то была консерватория, настоящий музыкальный университет.
Заремба преподавал Петру Ильичу контрапункт и музыкальную форму, Рубинштейн – сочинение и инструментовку, итальянец Чезаре (Цезарь Иосифович) Чиарди – игру на флейте, а немец Генрих Штиль – игру на органе. И Штиль, и Чиарди были виртуозами, непревзойденными мастерами своего дела и замечательными импровизаторами. Заремба тоже был хорош, но Рубинштейн превосходил всех вместе взятых.
«Как преподаватель теоретический Рубинштейн составлял разительную противоположность с Зарембой. Насколько тот был красноречив, настолько этот оказался косноязычен. Рубинштейн знал довольно много языков, но ни на одном не говорил вполне правильно… По-русски он в частной беседе мог выражаться очень бойко, причем иногда попадались выражения счастливые и меткие, но грамматика хромала, а в связном изложении теоретического предмета ее недочеты обнаруживались гораздо сильнее. Дара изложения у него не было ни малейшего. Замечательнее всего, что это обстоятельство как-то не вредило его лекциям и не отнимало у них интереса. Насколько у Зарембы все было приведено в систему, и каждое, так сказать, слово стояло на своем месте, настолько у Рубинштейна царствовал милый беспорядок: я думаю, что он за пять минут до лекции не знал, что будет говорить, и всецело зависел от вдохновения минуты. Хотя таким образом литературная форма его лекций была ниже критики, они все-таки импонировали нам и посещались с большим интересом. Огромные практические знания, огромный кругозор, невероятная для тридцатилетнего человека композиторская опытность давали словам его авторитет, которого мы не могли не чувствовать. Самые парадоксы, которыми он сыпал и которые то злили, то смешили нас, носили отпечаток гениальной натуры и мыслящего художника»[34].
Поначалу у Чайковского с Рубинштейном все складывалось гладко. Антон Григорьевич полюбил своего ученика и принял участие в его судьбе, настояв на разрыве с юриспруденцией. Модест Ильич пишет о том, что на Чайковского Рубинштейн произвел магическое действие – ни один из недостатков учителя не мог ослабить очарования, которое тот оказывал на ученика. И, как ни далеко впоследствии разошлись их жизненные пути, это очарование Рубинштейном сохранилось у Петра Ильича до самой его смерти.
Очарованный студент занимался не усердно, а, скорее, самоотверженно, просиживая ночи над выполнением заданий учителя. Чем сложнее было задание, тем больше трудолюбия проявлял Чайковский. У них с Рубинштейном было что-то вроде соревнования «кто кого», из которого ученик неизменно выходил победителем. Говоря об учебе у Рубинштейна, Модест Ильич употребляет выражение «непомерный труд» и радуется тому, что этот труд не оказал вредного действия на здоровье брата. Собственно, ничего удивительного в этом нет, ведь занятие любимым делом, тем самым, которое составляет смысл и цель жизни, приносит исключительно позитивные впечатления.
Примечательно, что в молодости Петр Ильич имел множество музыкальных предубеждений, от которых со временем, к счастью, смог избавиться. Например, ему не нравился звук фортепиано с оркестром, звук смычкового квартета или квинтета, а пуще всего – звук фортепиано в сочетании со смычковыми инструментами. Чайковский находил, что эта музыка «безобразна» по тембру, и обещал, что сам он никогда в жизни не напишет ни одного фортепианного концерта, ни одной сонаты для фортепиано со скрипкой и так далее (к слову сказать, сонаты для фортепиано со скрипкой он так и не написал). Романсы и мелкие фортепианные пьесы он презирал за невыразительность и тоже обещал не писать ничего подобного. Однако в определенной степени это презрение было наигранным, так как не мешало Петру Ильичу восхищаться романсами Глинки или песнями Шуберта. Непонятно, почему Чайковский считал себя неспособным ко многим отраслям музыки,
