прилип ко мне с непонятными намерениями.
— Значит, Элина? По-моему, родители над тобой жестоко стебанулись, Элина. — Он подавил идиотский смешок. — Лучше оставайся Эльфом!
— Сгинь! — злобно прошипела я.
— Басе цитируешь? Сильно! — все никак не унимался он. Его познания в поэзии отчего-то даже не удивили. Подумаешь, еще одна сближающая нас черта. Жизнь — она та еще садистка.
Девочки на сцене, фальшивя и путая слова, завыли песню про свой прекрасный мир, Маша, импровизируя, довольно легко попала в незатейливый мотив.
Я все надеялась, что Баг отвалит, но он вдруг стал пугающе серьезным.
— Слушай, Эльф, надо поговорить. — Он аккуратно обхватил мои плечи, подтолкнул к нише за декорацией, где воняло сыростью и пылью, и увязался следом.
— Ты совсем с башкой не дружишь, да?! — Я рефлекторно скрестила на груди руки, посильнее нажимая на ребра, под которыми как ненормальное колотилось сердце. — И что же тебе нужно? Я не разбираюсь в колясках, кроватках и подгузниках, если ты об этом…
Баг замялся, посмотрел куда-то сквозь меня и выдохнул:
— Ты есть “ВКонтакте”? Как тебя найти?
Видит бог, я собиралась выйти из-за декорации и прервать наше странное общение, но Баг отступил на шаг и примирительно зашептал:
— Нет-нет-нет, подожди. Мне правда нужно это знать! Очень…
Маша на сцене старательно била по клавишам, сквозь прореху в портьере я видела ее отечное, бледное, немного удивленное лицо. Такое выражение бывает только у беременных и неизменно вызывает желание уступить им нагретое задницей место.
— Нет, Баг. Просто уйди отсюда, ладно? — огрызнулась я, оттолкнув его с пути, и Баг, забив на конспирацию, крикнул:
— Эльф, да подожди ты!.. Пожалуйста!
Я стремглав вылетела из ниши и подбежала к класснухе:
— Полина Викторовна, я все закончила. Могу идти?»
***
Тикают часы, скоро вернется мама.
Уроки сделаны, но я не могу успокоиться и все чаще поглядываю на проклятый ящичек, скрывающий мою грязную тайну.
Мерзкая и аморальная ситуация. Я знаю.
Но продолжаю злиться на Машу просто за то, что она есть.
Я злюсь на ее живот, злюсь на Бага — за смешанные сигналы, за непорядочность, за тупую неосторожность, приведшую его к статусу, до которого нормальные парни созревают годам к тридцати.
Но больше всего я злюсь на себя. Я себя просто ненавижу.
Глава 11
17 марта, пятница
Я словно чем-то серьезно болею — и на сей раз это не красивая метафора.
У меня реально нет сил, нет радости, нет интереса к жизни.
Прихожу домой, валюсь на диван и до наступления сумерек смотрю в потолок с отсветами далеких фонарей.
Сколько ни вдыхай, легкие никак не хотят наполняться воздухом, а ноющая, тупая, вызывающая дурноту боль давит и давит на грудь.
Я не могу забыть его взгляд.
На меня так никто никогда не смотрел.
В двадцать ноль-ноль возвращаются родители, и мне снова приходится проделывать невозможное: изображать «хорошую девочку». Я выхожу к ужину, односложно отвечаю на вопросы о том, как прошел день, старательно пережевываю пищу, киваю и улыбаюсь.
Маме и папе все еще не нравится мой внешний вид, но они почти смирились: не заостряют на нем внимание и прячут глаза. Наверное, винят себя за то, что поговорка про яблочко и яблоню воплотилась в реальность, и они ни черта не смогли с этим сделать.
По утрам я старательно избегаю сто сорок пятый автобус. Папа занят: мотается по точкам и активно пополняет оскудевший за праздники ассортимент цветов и сувениров, и я добираюсь до школы с двумя пересадками.
Дождь сменяется морозом, мороз — оттепелью, оттепель — тучами, и природа за грязным окном вместе со мной офигевает от неопределенности.
Чем дольше я запрещаю себе думать о Баге, тем сильнее немеет под ребрами, ощутимее не хватает воздуха, заметнее дрожат пальцы.
Декорации разукрашены цветами и пейзажами, и в актовый зал меня сегодня не погнали. Но мне все равно приходится зависать в гимназии до пяти вечера: я рассекретила свои способности к рисованию и теперь должна оформить еще и пригласительные для гостей.
Но я даже рада: все лучше, чем выть от бессилия и одиночества в своей пустой комнате.
***
Когда, отбыв повинность, я выхожу на школьное крыльцо, рыжее солнце на темно-коричневом небе уже заваливается к закату.
Я стою и наблюдаю за его очередной смертью сквозь черные ветки деревьев.
Я уже восемнадцать лет из вечера в вечер вижу это и буду видеть до скончания дней. Созерцание заката — единственное, что для меня предопределено…
В спину прилетает грязный снежок, я оборачиваюсь, но вижу только резвящихся малолеток у детской площадки.
— Панк! — верещат они, демонстрируя мне средние пальцы и полное отсутствие мозгов.
Ничего, скоро я покину эту школу и, возможно, этот город.
Мама наседает: настоятельно советует подумать о будущей профессии. По идее, сейчас я должна заниматься предметами, по которым собираюсь сдавать ЕГЭ, а мне плевать. Хочется лишь стоять под умирающим солнцем и перестать существовать вместе с его заходом.
Оно гаснет за крышами домов, и я остаюсь одна в оглушающей тишине.
Завтра все начнется заново. И легче не станет.
Мне под силу сойти с этой адской карусели. Сейчас я пойду домой и помогу себе исчезнуть навсегда. Все просто, и способов сделать это — превеликое множество.
Осознание пробирает до костей ужасом, эйфорией и принятием. Меня некому удержать.
Ну а если так, я пойду до конца.
Эти серые кирпичные стены я вижу в последний раз. Как и этот ржавеющий железный забор, как и эти деревья, как и это небо… Как и эту весну и эту реальность.
Не жалко. Я даже не буду по ним скучать.
Прячу руки в карманы парки и выдвигаюсь в сторону остановки, но тут на крыльце нарисовывается Баг. В джинсах с драными коленями и в расстегнутой куртке, вечно замерзший, с красным носом, едва сошедшим синяком и дурной улыбочкой. Вот что мне делать, а?
— Привет! — обреченно вздыхаю я, и воздух наконец наполняет легкие, провоцируя головокружение.
— Привет. — Баг протягивает мне что-то, что при ближайшем рассмотрении оказывается коротеньким желтым цветочком мать-и-мачехи. — Вот. Дарю.
— Спасибо. — Я принимаю цветочек, словно он — чья-то нежная маленькая душа, и к глазам подступают горячие слезы. — Машу ждешь?
— Вообще-то тебя.
Дыхание снова сбивается:
— Зачем?
— Ну… Допустим, чтобы проводить до остановки.
Он не ждет, что я буду возражать: обхватывает мое предплечье и устраивает на своем. Дальше мы идем под ручку.
Сумерки, тишина, под ногами хрустят скованные вечерним морозцем лужи. Мы шагаем по
