Некоторое время война шла с переменным успехом. Поначалу побеждали французы, но за последнее время англичане окончательно вытеснили их из Канады. Не думай, однако, что успех одной стороны - залог мира; напротив, даже временное перемирие возможно при условии крайнего истощения воюющих государств. Первый шаг к примирению скорее пристало делать победителю, но среди англичан есть немало опьяненных успехом людей, которые требуют продолжения войны.
Самые дальновидные из здешних политиков все же понимают, что плоды нынешних побед, если их удерживать, обернутся для Англии не благом, но тяжким бременем и послужат ослаблению страны, а не ее возвеличению. Ведь государство похоже на человека: если ноги чересчур велики по сравнению с туловищем, тогда это не только не служит на пользу целому, но, наоборот, вредит ему. Между колониями и метрополией должна всегда сохраняться известная соразмерность: население в колониях растет, а вместе с ним и их могущество, а, обретая могущество, колонии обретают независимость. Они выходят из повиновения, и страна поглощается собственными владениями. Турецкая империя была бы намного грознее, будь она не так обширна. Теперь же она не в состоянии ни управлять принадлежащими ей областями, ни отказаться от них; она вынуждена защищать их, но не в силах принудить к полной покорности.
Однако, сколь ни очевидны эти истины, есть много англичан, ратующих за основание новых колоний в недавно завоеванных землях. Они готовы отправить в американские пустыни избыток соотечественников или, как они выражаются, дрянные излишки нации. Но кто эти несчастные, обреченные на переселение? Не калеки, поскольку на чужбине они так же не нужны, как и у себя дома, и не бездельники, которые за хребтами Аппалачей умрут от голода, как и на улицах Лондона. Эти "излишки" подразумевают самых трудолюбивых и предприимчивых людей, иначе говоря, тех, кто может быть полезен отечеству дома, должен почитаться опорой нации и быть взыскан милостями государства. Какие же товары станут поставлять взамен вновь учрежденные колонии? А вот какие! Шелк-сырец, пеньку и табак. Стало быть, Англия должна обменивать лучших граждан на шелк-сырец, пеньку и табак, а храбрым солдатам и честным купцам придется платить жизнью за понюшку табака и шелковую юбку. Чудовищная нелепость! Стоит ли после этого дивиться правителям Даурии, которые продают свою веру, жен и собственную свободу за стеклянные бусы или скверный перочинный нож.
Прощай.
Письмо XVIII
[Повесть о китайской матроне.]
Лянь Чи Альтанчжи к ***, амстердамскому купцу.
Англичанин любит свою жену страстно, голландец - не более, чем того требует благоразумие; предлагая руку, англичанин часто отдает в придачу и сердце; голландец, предлагая руку, предусмотрительно оставляет сердце при себе; англичанин любит неистово и в ответ требует столь же неистовой любви, голландцу довольно скромных изъявлений чувств, поскольку сам не слишком на них тороват; англичанин исчерпывает почти все радости брака за первый же год, голландец расходует наслаждения бережно и всегда постоянен, затем что всегда равнодушен.
Между голландцем-женихом и голландцем-мужем разница невелика. И тот и другой в равной мере исполнены невозмутимого спокойствия; полог не таит для них Элизиума или Рая, и в первую ночь Yiffrow {Невеста (голланд.).} для них не более богиня, чем через двадцать лет совместной жизни. Не в пример им, многие англичане женятся, дабы испытать в жизни хотя бы один месяц счастья. Они словно не в силах заглянуть в будущее далее, чем на этот срок, они вступают в брак, надеясь упиться блаженством, и, не испытав его, проникаются презрением к счастью вообще. А это рождает откровенную ненависть или, что еще хуже, отвращение, скрытое, под личиной приторной нежности. На людях соблюдаются все приличия, произносятся затверженные любезности, дома их сменяют косые взгляды, угрюмое молчание или ожесточенные ссоры.
А посему стоит мне увидеть молодых супругов, которые милуются у всех на глазах, как я сразу начинаю подозревать, что эти люди стараются обмануть других или себя, так как они либо ненавидят друг друга, либо в самом начале пути безрассудно расточают запас любви, отпущенный им на все путешествие. Ни он, ни она не должны требовать тех знаков любви, которые несовместимы с истинной свободой и счастьем. Настоящая любовь, идущая от сердца, скажется в тысяче нечаянных изъявлений нежности, а холодное и нарочитое выставление страсти напоказ свидетельствует о слабом разуме или о большом лицемерии.
Чжоан слыл самым любящим супругом, а Ханси - самой преданной женой во всем корейском царстве {1}. Их почитали образцовой супружеской парой. Соотечественники ими любовались и завидовали их счастью. Куда бы ни шел Чжоан, за ним следовала и Ханси. И все свои радости Ханси делила с супругом. Они всегда ходили, держась за руки, во всем выказывая взаимную любовь, то и дело обнимались и целовались. Уста их были постоянно слиты, так что, говоря языком медицины, они пребывали в постоянном анастомозе {2}.
Казалось, ничто не в силах разрушить их взаимное согласие, так безмерна была их любовь. Но тут произошел случай, несколько поколебавший веру мужа в постоянство жены; ведь чтобы омрачить столь нежную любовь, достаточно самого ничтожного повода.
Как-то раз он шел мимо кладбища, находившегося неподалеку от его дома, и увидел там даму в глубоком трауре (всю в белом). В руке у нее был большой веер, которым она обмахивала свежий могильный холмик. Хотя Чжоан смолоду приобщился к мудрости в школе Лао, он все же не мог догадаться о причинах столб странного поведения, и поэтому, приблизившись к ней, вежливо осведомился, что все это значит.
- Увы, - воскликнула дама, и глаза ее наполнились слезами, - как мне перенести утрату мужа, погребенного в этой могиле! Он был лучшим из людей и нежнейшим супругом! Умирая, он запретил мне выходить замуж до тех пор, пока не просохнет земля над его могилой; я твердо намерена исполнить его волю, и теперь, как видите, обмахиваю веером могилу, чтобы она скорее подсохла. Вот уже два дня я строго соблюдаю его завет и не выйду замуж, пока не исполню все в точности, как он завещал, даже если могила будет сохнуть еще четыре дня.
Чжоан, пораженный красотой женщины, все же не мог удержаться от улыбки, потому что очень уж спешила вдова с замужеством. Утаив, однако, причину веселости, он учтиво пригласил даму в гости, прибавив, что у него есть жена, которая сумеет смягчить ее горе сочувствием. Когда они уже были дома, Чжоан, улучив минуту, рассказал Ханси о том, что видел, прямо сказав, что опасается, как бы и ему не выпала такая доля, случись милой супруге пережить его.
Трудно описать, как негодовала Ханси по поводу столь низкого подозрения. И так как ее любовь к мужу была не только сильна, но и чрезвычайно чувствительна ко всему, Ханси ответила на его подозрения слевами, укорами, грустными взглядами и сетованиями. Досталось и вдове: Ханси объявила, что ни за что не проведет ночь под одним кровом с негодяйкой, которая способна на такое постыдное непостоянство. Словом, несмотря на холодную ночь и непогоду, гостье пришлось искать себе другое пристанище; Чжоан не хотел перечить жене, и Ханси настояла на своем.
Не прошло и часа после ухода вдовы, как в дверь постучался бывший ученик Чжоана, пришедший навестить наставника, которого не видел много лет. Приняли его весьма гостеприимно и усадили за стол на самое почетное место. Вино лилось рекой. Чжоан и Ханси не скупились на знаки взаимной привязанности и полного примирения. Ничто, казалось, не могло сравниться с их счастьем; муж был так нежен, а жена так покорна, что, глядя на них, мало кто им с грустью не позавидовал бы. Но тут их счастью пришел внезапный и роковой конец. С Чжоаном случился апоплексический удар, и он бездыханный упал на пол. Все попытки вернуть его к жизни оказались тщетными. Сначала Ханси была безутешна, но через несколько часов нашла в себе силы прочесть завещание покойного. На следующее утро она уже повела разумные речи, мудро превозмогая свое горе, на второй день сумела утешить молодого ученика Чжоана, а на третий они без дальних околичностей решили пожениться.
В доме утихли рыдания, тело Чжоана сунули в старенький гроб, который поставили в убогой каморке и бросили без присмотра до того часа, когда закон разрешал погребение. Тем временем Ханси и юный ученик надели самые дорогие одежды, невеста украсила нос огромным драгоценным камнем, а ее возлюбленный облачился в самый роскошный наряд своего усопшего учителя, приклеив накладные усы, которые свисали до самого пола. Наступил долгожданный час свадьбы. Родственники радовались близкому счастью новобрачных. Весь дом был в огне светильников, которые источали тонкий аромат и сияли ярче полуденного солнца. Во внутренних покоях Ханси с нетерпением поджидала молодого мужа. И вдруг в смятении и страхе вбежал слуга и сообщил, что с женихом случился глубокий обморок, который обернется смертью, если не раздобыть сердце недавно умершего человека и не приложить к его груди. Услышав эту весть, Ханси, подобрав одежды, схватила молоток и кинулась к гробу, решив воспользоваться сердцем мертвого мужа ради спасения живого. Она так сильно била по крышке гроба, что оторвала ее после двух-трех ударов, но покойник, доселе лежавший без движения, внезапно зашевелился. Ханси в ужасе выронила молоток, а Чжоан поднялся из гроба, не понимая, что с ним произошло, почему его жена так разодета и отчего она так изумлена. Он прошелся по комнатам, удивляясь их пышному убранству. Однако он недолго пребывал в неведении, так как домашние поспешили рассказать ему все, что произошло после того, как он лишился чувств. Не веря своим ушам, он кинулся на поиски Ханси, чтобы услышать правду из уст жены или укорить ее за неверность. Но Ханси предупредила его упреки: не снеся позора и разочарования, она вонзила себе в сердце нож, и Чжоан нашел лишь ее окровавленное тело.
