отдавали часть моей одежды.
Петя был большой фантазёр и врунишка, но не вор и не аферист, хотя что-то в нём было уголовное и «лагерное». Когда мы вместе ходили на футбольные матчи, милиционеры почему-то по два – три раза по дороге на стадион и обратно выхватывали Петю из толпы болельщиков и отпускали, только когда я говорил, что это мой двоюродный брат из Киева. При этом ни у меня, ни у него, ни разу даже не спрашивали паспорт.
Потом Петя женился на украинской чемпионке по толканию ядра. Вскоре он написал, что его жена выше его на целую голову и шире в три раза. Поэтому жена и такая же могучая тёща, как это водится в простых русских и украинских семьях, сильно бьют его, чемпиона Украины по боксу, когда они вместе сильно выпьют. Тогда же они зовут его жидовской мордой, но потом извиняются и все опять немного выпивают «за мир». А ещё через несколько лет я узнал, что Петя стал шофёром, его жена родила ему пятерых детей, и он просил Вилю передать другим своим еврейским родственникам, чтобы с ним не связывались, поскольку он законный Ермаков по отцу, а семья его жены евреев не любит. End of the Jewish story.
Таким образом, вырисовывается грустная и типичная демографическая картина советских евреев. Из семейных корней генеалогического дерева моих еврейских папы и мамы через два поколения евреями считают себя, уже живя в США, только я, моя жена Зина, урождённая Михельсон, наша дочь Августина и мой внук Хаим-Джефри Геллер, который прошёл бармицву в 2014-м году. На нашем родословном дереве советских евреев осталась только одна тонкая веточка, и она теперь в Америке.
Картина 3. Три подкласса советских евреев
После 1945 года советские евреи разделились на три части или подкласса. Первая часть состояла из успевших эвакуироваться евреев Молдавии, Западной Украины, Белоруссии и республик Прибалтики, которые СССР захватили перед самой войной. Эти евреи продолжали быть ремесленниками, став лучшими парикмахерами, портными и сапожниками. То же относится и ко многим Бухарским и Кавказским евреям. Многие из этих евреев оставались более или менее верны иудаизму.
Вторую часть составили те предприимчивые евреи, которые стали торговыми работниками и снабженцами, обеспечивая официальный и теневой кругооборот материалов, товаров и услуг громадной страны.
Третья часть советских евреев получила высшее образование, создав подкласс еврейских интеллигентов, который пополнялся детьми евреев ремесленников и снабженцев.
В 20-е годы дети еврейской бедноты с энтузиазмом и почти поголовно вступали в комсомол, а потом в ВКП(б). Те из них, кому учёба не очень давалась, становились добросовестными и честными руководителями среднего звена или армейскими офицерами, которые, в отличие от лиц коренной национальности, не пили и не воровали всё подряд. Представителями таких евреев были мой дядя Миша и переехавший после войны в Ригу муж тёти Раи – дядя Лёня. Их семьи были вполне обеспечены и, пользуясь сегодняшней терминологией, эти советские чиновники принадлежали к среднему классу СССР. К ним примыкали такие люди, как поселившийся в той же Риге муж родной сестры тёти Раи и моей тети Маи, Гриша. Он был представитель так называемой творческой интеллигенции, поскольку окончил Киевскую консерваторию. А ещё он окончил курсы бухгалтеров. Поэтому он днём работал бухгалтером одного из рижских ресторанов, а вечером – там же за полставки исполнял на пианино музыку из оперетт и аккомпанировал певичкам.
В отличие от воевавшего дяди Миши, дядя Лёня на фронт не призывался, поскольку у него была отрублена часть ступни. Он это сделал сам в 20-е годы, чтобы не идти с комсомольским отрядом по деревням, расстреливая крестьян, которые прятали зерно. Крестьян ему жалко не было, и он был во всём согласен с линией партии. Просто он правильно предвидел, что весь отряд комсомольцев-евреев однажды ночью крестьяне перебьют и покидают все тела в колодец.
А у дяди Гриши (мужа тёти Маи) была такая сильная близорукость, что его на фронт не взяли, и он чуть не умер от голода и цинги, служа в военной охране тылового аэродрома.
Беспартийный дядя Моня стал в Ленинграде профессором и одним из самых известных в мире специалистов в области детской урологии. Он занимал с женой Лидой, сыном Сашей и прислугой Тимофеевной, которая называлась домашней работницей, пятикомнатную квартиру бывшего статского советника, т. е. царского генерала. В периоды, когда дядя Моня вёл на дому приём больных, у них жила в качестве ассистентки и медсестры одна из непоступивших в медвуз девиц. Через какое-то время строгая Тимофеевна докладывала тёте Лиде, что либо дядя Моня, либо Саша, либо оба по очереди совокупляются с этой девицей. Её увольняли, происходил скандал, и в приёме больных и в поступлении хороших денег наступал перерыв.
У дяди Мони была машина «Волга» и дача в Комарово на самом берегу залива. А ещё сразу после окончания войны и вплоть до 52го года раз в месяц дядя Моня с помощью Тимофеевны устраивал в своей квартире обед, где досыта кормили двенадцать полуголодных скрипачей из Ленинградского филармонического оркестра. Так что дядя Моня относился к высшему подклассу советских евреев.
К этому же подклассу принадлежал и мой папа, хотя у нас до 1970 года не было своей дачи, никогда не было своей машины и девушек-ассистенток. Правда, папа пользовался машиной с шофёром из государственного гаража и иногда дешёвой госдачей, путёвками в дома отдыха, и жили мы в Москве в большой трёхкомнатной квартире. Мой папа был членом партии, окончил Киевский политехнический институт и стал высококлассным инженером и блестящим администратором или, как теперь говорят, менеджером.
Когда в 1937 году первое поколение советских партработников под руководством Сталина само себя уничтожило, уже подросли новые евреи, технически образованные, и преданные делу строительства сталинского социализма. Так мой папа за два года из младшего заводского инженера стал ответственным работником Совнаркома РСФСР, а ещё через год – заместителем наркома строительных материалов РСФСР. Он проработал в этой должности с 1940 до 1947 года, а потом стал главным инженером Московского управления строительных материалов, притом, что тогда заводы Москвы и области делали столько кирпичей и других строительных материалов, сколько весь остальной Советский Союз.
И в Наркомате, и в Управлении Строительных Материалов папа работал по 12 часов в день шесть дней в неделю. В седьмой день, в воскресенье он брал меня с собой и ехал на один из круглосуточно работающих кирпичных заводов. Там он говорил с директорами, мастерами и рабочими, многих из которых он знал по именам. Знал он в деталях
