Как только встану на ноги, уйду отсюда. Больше мне здесь делать нечего.
Глава 13
К вечеру мне стало лучше. Больше никто не докучал. Я выспалась, но встала с тяжёлой головой. Чугунок. Ударишь и – бам-м-м! – низкий гул пойдёт.
Чистых вещей не осталось, поэтому нужно устроить стирку. Я привычная, мне не тяжело. Надеть только нечего. Разве что платье… то самое, что так и лежит сиротливо на стуле.
И я решаюсь. Это необходимость.
Платье почти впору. Великовато в груди и талии. Совсем немного. Под платьем нет белья. Я физически не могу надеть грязное, поэтому заплетаю косу и иду в ванную. Жаль, что здесь нет стиральной машины. Придётся руками.
В разгаре стирки меня и застукал Нейман.
– Что ты творишь, Ника? – спрашивает он холодно. И в этот раз я вскрикиваю от неожиданности, роняю намыленные трусы.
– Ты бы мог стучаться? – огрызаюсь я, чувствуя, как кровь вначале отливает от лица, а затем меня кидает в жар. От испуга и стыда. Мало того, что он видел меня почти голой, так теперь с мокрыми трусами застал. – Или прислуга в твоём доме бесправнее животных?
– Ты не прислуга, – морда у него каменная. Он болен, наверное. Совершенно неэмоциональный.
– А кто? – взрываюсь я, но неймановской шкуре мой писк, что слону – дробина.
– Ополосни руки и выйди. Поговорим.
Он уходит, а мне хочется запустить мокрыми трусами ему в спину. Гляжусь в зеркало. Щёки горят, взгляд злой. Да, нужно поговорить.
Я умываюсь и выравниваю дыхание. Поправляю волосы. Задерживаюсь и не спешу. Подождёт, раз пришёл.
Нейман сидит у стола. Расслабленно – ноги вытянул, футболка на нём как не треснет. Такое впечатление, что он не ждёт, а отдыхает, улучшив минутку. А я… не знаю, куда себя деть – как встать или куда сесть.
Он оборачивается на мои шаги, наблюдает пристально за каждым моим жестом, словно изучает, вспоминая, кто я и зачем здесь.
– Нужно принять лекарства, Ника, и поужинать, – произносит он и поднимается. – Пойдём.
– Нет, – выходит у меня так себе, но почти твёрдо. – Вначале поговорим.
– Заодно и поговорим, – направляется он к двери, и мне хочется топнуть, снова швырнуть что-нибудь в него. Может, тогда он взбесится, например. Потому что я точно киплю от бессилия. – Пойдём, Ника, – останавливается он в дверном проёме, опираясь рукой на косяк. Голос у него усталый и… на полутон мягче, чем прежде; может, это заставляет сдаться. Я бреду за ним, как унылый ослик Иа. В носках и платье на голое тело, остро ощущая беззащитную наготу.
В этот раз он ведёт меня не на кухню. Столовая. Большая. Я чувствую себя дико, когда он отодвигает для меня стул. Мне неуютно. Он устраивается напротив. Незнакомая девушка подаёт на стол, ставит передо мной лекарства и стакан воды. Я молча принимаю таблетки, думая, а не подсыпают ли мне что-то, но всё равно глотаю.
Нейман молчит до тех пор, пока мы не остаёмся одни.
– Ешь, Ника, – снова приказ, а не приглашение. Сам он есть не спешит.
Горячий суп смягчает саднящее горло, но у меня нет аппетита, поэтому я откладываю ложку.
– Думаю, я тебе больше не нужна. Отдай мои вещи, и я уйду.
– Нет, – его отказ звучит резко и весомо.
Одним коротким словом он сказал всё, но это «всё» понятно только ему. Нейман начинает есть, а у меня заканчивается воздух: бац! – и перекрыли кислород.
– Почему «нет»? – голос я не повышаю, хоть ненависть и вспыхивает во мне с яростной силой. – Ты брал меня на работу? Работа выполнилась сама, без моего участия. Твоей родственнице больше не нужна девочка, похожая на её погибшую внучку. И… ты даже не просил: нужна ли мне вообще работа? А если думаешь, что все, кто нанимается в дом богачей, расплачиваются за это паспортом, отниманием личных вещей, обязаны сидеть в комнате безвылазно, как животные в клетках, то ты ошибаешься. Моя свобода дороже денег. Меня нельзя купить. Я прекрасно жила без тебя и поживу ещё с превеликим удовольствием.
– А теперь ты поживёшь со мной, – невозмутимо произносит этот бездушный робот, но ложку откладывает в сторону. Взгляд его становится таким жёстким, что хочется спрятаться, но я не позволяю себе трусить – смотрю ему в глаза с маниакальностью самоубийцы. – Тебе не вернули паспорт и мобильный телефон?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он издевается?!
– Более того: у меня забрали ноутбук из рюкзака, пока я с Тильдой беседовала, – ябедничаю, но им можно со мной, как с предметом, значит и я не собираюсь церемониться.
Я вижу, как опасно сверкают его глаза. Серый графит становится почти чёрным.
– Я разберусь, – произносит он тихо, но слова его звучат так грозно, что я, не сдержавшись, обхватываю себя руками. – Сегодня же ты получишь назад паспорт, телефон, ноутбук. Что-нибудь ещё у тебя пропало?
Отрицательно качаю головой, боясь рот открыть. Это… страшно. Его вид, сдвинутые к переносице брови, сжатые в суровую линию губы.
На миг мне становится жаль Дана. Вот такая я дура. Днём жаждала его крови, а сейчас готова попросить Неймана, чтобы он никого не наказывал.
– Забыли, наверное, отдать, – бормочу жалко. И я, и он прекрасно понимаем, что это ложь.
– Всё остаётся в силе, – тон у Неймана снова ровный, как серое льняное полотно. – Считай, что ты гостья на особых условиях. Ходи, где хочешь, в свободное время занимайся, чем хочешь. Но твоя основная задача – Тильда. С ней ты должна будешь проводить три-четыре часа в сутки – я не требую невыполнимого. Позже, когда ты выздоровеешь, сможешь выходить на улицу. Я позабочусь, чтобы у тебя всё было.
Он не уговаривал – расставлял приоритеты, устанавливал правила, по которым я обязана жить.
– Я не нужна ей, и ты это знаешь, – мне не хотелось спорить. Снова клонило в сон. От слабости, что накатывала волнами.
– Давай я буду решать сам, кто кому нужен, а ты будешь слушаться и не выдумывать отговорки. У тебя получилось. А это значит – я не ошибся. Но одно неправильное движение – и всё летит к чёрту.
Кажется, я слышу ноты злости. Неяркие, но у Неймана тембр голоса меняется. Надо же: я воспринимаю его на слух. Смотреть на него нужды нет – он одинаково топорный с натянутой до ушей маской сфинкса. А вот голос, если прислушаться, куда красноречивее неймановской внешней холодности.
– Она снова закрылась, Ника. Ушла в себя. Сразу же. Сидит, как древняя сова – не достучаться.
Ровно. Очень ровно. Тихо, но чётко. Что за этим? Боль или отчаяние? Или то и другое сразу? Не угадать пока.
Я пугаюсь. Замираю, как громом поражённая. Кажется, я по привычке пытаюсь найти в нём положительные черты. Как это нередко делаю с другими людьми. Оправдываю? Стремлюсь выдать желаемое за действительность?.. Но ведь это Нейман. Мой враг. Человек, способный на холодное расчётливое убийство.
– Ешь, Ника, – приказывает он после паузы. Наверное, мне показалось. Но он жалеет о том, что… стал человеком на миг.
Я вдруг чувствую голод. Доедаю суп, приканчиваю второе. А когда подают кофе, настроение у меня резко ползёт вверх. Девушка ставит передо мной пирожное или кусок торта – воздушное чудо со взбитыми сливками. Я очень люблю взбитые сливки. Это какой-то нереально прекрасный вкус.
Забывшись, подхватываю сливки пальцем, как делала это в детстве или когда меня никто не видит. Мне так вкуснее. Слизываю белую сладкую шапку с пальцев и замираю от стыда.
Он смотрит. Следит за мной. Сосредоточенно-хмурый. Губы опять сжаты.
– Прости, – поспешно вытираю пальцы о салфетку.
Мне хочется съязвить. Сказать ему: я сожалею, что не соответствую его строгому эстетическому вкусу, а потом встать и уйти из этой пустой холодной столовой, но не успеваю.
Его рука тянется ко мне. Я испуганно замираю. Сердце начинает частить. А ещё я чувствую, как каменно сжимаются соски. Их, наверное, видно, хоть платье и не обтягивает меня.
Щёки вспыхивают, когда его пальцы касаются уголка моих губ. Проходятся медленно и почти нежно. Очерчивают нижнюю губу. Это болезненно-остро. Я задыхаюсь, потому что забываю, как дышать.
