Отчасти он печалился от чувства, что подвел индейцев. А ему хотелось сделать для них так много. Он так много лет пользовался их гостеприимством, а теперь ничего уже не сможет сделать в ответ. Федр же чувствовал, что не откликнулся на просьбу Дусенберри проанализировать его данные, но был настолько занят своими собственными проблемами, что ничего не мог поделать, да теперь уже было слишком поздно.
Но шесть лет спустя, после успеха с публикацией книги, большинство из этих проблем исчезло. Когда встал вопрос о том, какова будет тема второй книги, то сомнений уже больше не было. Федр погрузил всё в свой старый полугрузовичок «Форд» с прицепом и снова направился в Монтану, на восточные равнины, туда, где были резервации.
В то время еще не было такого понятия как Метафизика Качества и даже не было планов по её созданию. Его же книга охватывала тему Качества. Любая дальнейшая дискуссия была бы похожа на то, как адвокат, который уже склонив присяжных в свою пользу, продолжает говорить и говорить, и в конечном итоге возвращает их к противоположному мнению. Федру же хотелось теперь говорить об индейцах. О них можно было так много рассказать.
В резервациях он разговаривал с теми индейцами, с которыми познакомился во время визита с Дусенберри, надеясь подхватить те ниточки, которые оставил Дусенберри. Когда он говорил им, что он друг Дусенберри, они всегда отвечали: «Ну да, Дусенберри, — хороший был человек.» Некоторое время они поддерживали разговор, но вскоре беседа становилась трудной и замирала совсем.
Он никак не мог придумать, что сказать. Если же и говорил что-либо, то это выходило так неуклюже и неуверенно, что лишь нарушало ход беседы. У него не было той легкости в разговорах, что была у Дусенберри. Он был непригоден к такой работе. Дусенберри мог сидеть с ними все выходные напролет и болтать об их семьях, друзьях и обо всем, что они считали важным, и это ему так нравилось. Именно для этого он и занимался антропологией. В этом был весь смысл хорошо проведенных выходных. А Федр так и не научился вести такие разговоры, а если и вовлекался в них, то вскоре его мысли уходили в его собственный мир абстракций, и беседа замирала.
Он подумал, что, если почитать что-либо из литературы по антропологии, то сможет лучше понять, о чем расспрашивать индейцев. Тогда он попрощался с ними и уехал из жарких равнин в Скалистые горы неподалеку от Бозмена. Там в колледже, который теперь стал университетом, он набрал себе лучших книг по антропологии и отправился в удаленный лагерь на границе лесов и занялся чтением. Он собирался оставаться там до тех пор, пока у него не выработается какой-либо план по намеченной книге.
Так хорошо было снова очутиться среди высоченных сосен и диких трав в прохладные ночи и жаркие дни. Ему очень нравился ритуал подъема по утру в холоднющем фургоне: включишь отопление, а затем пробежка по горной тропе. По возвращении к чаю и завтраку в фургоне уже было тепло и можно было усаживаться за чтение и записи и провести за этим все утро.
Было бы здорово писать так всю книгу, но не получилось этого. Чем больше он вчитывался в тексты по антропологии, тем медленнее двигалось у него дело и затем застопорилось вовсе.
Вначале с недоумением, а затем со все возрастающим раздражением Федр обнаружил, что вся антропология построена и размечена таким образом, что всё, что он хотел рассказать об индейцах, будет неприемлемым. В этом не было никакого сомнения. Страница за страницей становилось все яснее и яснее, что продолжать так дальше нельзя. Он мог бы написать откровенную, настоящую и подлинную книгу по теме, но если он осмелится назвать её антропологией, то её либо проигнорируют, либо она подвергнется нападкам профессионалов и её скинут со счетов.
Он вспомнил, с какой враждебностью и горечью Дусенберри относился к тому, что называл «объективной антропологией», но при этом он полагал, что Дусенберри просто хочет предстать бунтарем. Вовсе нет.
Профессионалы отвергнут его книгу примерно в таком вот духе:
Тезис такого рода весьма цветист и интересен, но без эмпирического обоснования его нельзя считать полезным для антропологии. Антропология пытается быть наукой о человеке, а не собранием сплетен и интуитивных суждений о человеке. Когда некто без подготовки проводит одну ночь в резервации в шатре полном индейцев, принимающих галлюциногенные средства, — это не антропология. Представлять себе, что он открыл нечто такое, что упустили сотни подготовленных по тщательной методологии работников, которые посвятили этому всю жизнь, было бы излишней «самоуверенностью», которую антропология пытается сдерживать.
Следует отметить, что такие идеи нередко встречаются в антропологии.
В действительности на заре антропологии они даже преобладали в науке. И только в начале нынешнего века Франц Боаз и его сотрудники стали серьезно задаваться вопросом: «Что из этого материала представляет собой науку, а что — нет?» и началось методическое выпалывание умозрительной чепухи, не подкрепленной реальными фактами.
Любой антрополог рано или поздно сталкивается с сомнительным тезисом о культуре исследований. И отчасти это подогревает их интерес к данной тематике. Но каждый антрополог подготовлен к тому, чтобы оставлять такие мысли при себе до тех пор, пока не изучит факты и получит доказательства того, что отдает себе отчет в том, что говорит.
Довольно грозно. Сначала извольте говорить по-нашему, а потом мы будем вас слушать. Такое Федру уже приходилось слышать и прежде.
Это всегда значит одно и то же: вы натолкнулись на невидимую стену предубеждения. Никто внутри этих стен никогда не будет слушать вас, и не потому, что сказанное вами неверно, а просто потому, что вас уже окрестили чужаком. Позже, когда его Метафизика Качества созрела, он придумал такое название для этой стены, которое было более структурированным и комплексным. Он назвал её «культурной иммунной системой». Сейчас же ему стало ясно, что он ничего не добьется со своими разговорами об индейцах до тех пор, пока не пробьет брешь в этой стене. Он не сможет сделать никакого вклада в антропологию своими необоснованными и безумными идеями. Самое большое, что он может сделать — так это тщательно организовать наступление на эту стену.
В своем фургоне он стал все меньше и меньше читать и все больше думать по этой проблеме. От книг, которые лежали на сиденьях, на полу, на полках ему не было никакого толку. Многие из антропологов вроде бы были умными, заинтересованными, гуманными людьми, но все они действовали в пределах стен антропологической культурной иммунной системы. Видно было, что кое-кто из них пытается выбраться из этих стен, но там не было никаких интеллектуальных орудий, которые дали бы им возможность выйти из них.
Размышляя далее по поводу этой стены, он пришел к мысли, что все пути внутри стены вели к Францу Боазу, который ещё в 1899 году стал первым профессором антропологии в Колумбийском университете и настолько подавил всех в этой области, что до сих пор большая часть антропологии в Америке по-прежнему находится в его тени. Ученые, работавшие в этой интеллектуальной плоскости, стали знаменитыми: Маргарет Мид, Рут Бенедикт, Роберт Лоуи, Эдвард Сапир, Альфред Кребер, Пол Радин и другие. Они создали такой пышный и богатый букет антропологической литературы, что их работы иногда ошибочно считают за весь набор культурной антропологии. Ключ к прорыву сквозь эту стену заключался в пересмотре философских воззрений самого Боаза.
Боаз получил образование как математик и физик в Германии девятнадцатого века. Его влияние заключалось не в создании какой-либо обособленной теории в антропологии, а в создании метода антропологического исследования. И метод этот следовал принципам «твердой» науки, на которой он был воспитан.
Маргарет Мид писала: «Он как чумы боялся преждевременных обобщений и постоянно предупреждал нас об этой опасности». Обобщения следует основывать на фактах и только на фактах.
«Несомненно, что наука была его религией, — говорил Кребер. — Свои ранние убеждения он называл материалистичными. Наука не должна допускать ничего „субъективного“, оценочные суждения, и даже ценности, рассматриваемые как явления, следует непременно исключать.»
На карточке, озаглавленной «Гольдшмидт», Федр записал: «Этот эмпиризм, эту озабоченность по поводу фактов, деталей, сохранения записей Боаз передал своим ученикам и антропологии. Это настолько крупный элемент в антропологическом мышлении, что термин „кабинетный антрополог“ стал уничижительным, и даже два поколения спустя мы все еще считаем, что работа на местах является непременной предпосылкой в претензиях на антропологическую компетентность.»
К тому времени, как Федр закончил читать о Боазе, он удостоверился в том, что определил источник иммунной системы, с которой столкнулся, той самой иммунной системой, которая отвергала взгляды Дусенберри. Это была классическая наука девятнадцатого века с её постулатом, что наука — это только метод для определения того, что верно, а не состав верований в саму себя. Есть много других школ антропологической теории кроме Боаза, но Федр не нашел ни одной, которая бы возражала ему в плане научной объективности.
