— Ну ты даешь… — только и сказал я.
— Можно, я потренируюсь шпагой?
— Тренируйся, но не шуми. Я хотя, по-твоему, не взрослый, а должен работать.
Мы подружились. Володька подрастал, перешел во второй класс, в третий, в четвертый… И почти каждый день приходил ко мне в гости. А если уезжал в лагерь или к дедушке, я скучал.
Иногда Володька печатал на моей машинке странные слова и говорил, что это названия планет, про которые он придумывает сказки. Иногда притыкался рядом и шепотом рассказывал, какую картину нарисует, когда совсем вырастет. Это будет грустная картина: кругом море, посередине маленький остров, а на острове одинокая, брошенная собака. Чтобы все поняли, что нельзя бросать собак. А еще будет картина «Девочка на дельтаплане». Это та девочка, которая в первом классе писала ему печатными буквами записки. («Только ты никому не говори, ладно?»)
А иногда в милого Володеньку, словно бес залазил. Он начинал язвить. Чаще всего этот субъект потешался, что я считаю себя взрослым. Он заявлял, что взрослые не собирают картинки с парусными кораблями и не читают детских книжек. Взрослые не бегают с мальчишками на рыбалку и не строят игрушечные пароходы (сам подбивает меня на такие дела, а потом ехидничает!). Кроме того, взрослые умеют завязывать галстуки и не ужинают консервами из морской капусты.
Я злился и не знал, что возразить. Тем более, что Галка не вернулась из Москвы, она вышла там замуж за солидного кандидата наук.
Но ссорились мы с Володькой редко. Зимой мы вместе катались на лыжах, а летом ходили купаться на большой пруд недалеко от дома.
Купались мы и в те дни, с которых я начал рассказ. Только мне было невесело и неспокойно. Володька смотрел на меня, и глаза его темнели.
— Ну, ты чего? — спрашивал он. — Чего ты такой?
— Устал, — говорил я.
— Ты же в отпуске.
— Пьесу переделываю. Не получается. Вот и устал.
— У тебя и раньше не получалось, а ты был веселый…
Я страдал из-за себя, а он из-за меня. Разве он виноват? «Расскажу», решил я наконец. И, решив так, немного успокоился.
Но раз я повеселел, повеселел и Володька. В то утро мы опять пошли купаться, и он прыгал вокруг меня, как танцующий аистенок. И уже пару раз высказался в том смысле, что небритый подбородок — не доказательство взрослости, а всего только признак неаккуратности. Лишь когда повстречалась некая Женя Девяткина десяти с половиной лет, Володька слегка присмирел, порозовел и глянул на меня опасливо.
3
День начинался солнечный, но не жаркий. Купающихся было немного. Володька, однако, быстро скинул штаны и футболку и требовательно посмотрел на меня. Я, кряхтя, разделся. Но, поболтав ногой в воде, я твердо заявил, что купаться сейчас могут только явные психи. После этого пошел на приткнувшийся к берегу плотик и с удовольствием вытянулся на сухих теплых досках.
— Пусть вода нагреется…
— Ты прямо как пенсионер, — досадливо сказал Володька.
— А ты не забывай, что я уже почти старик. У меня поясница…
— Опять ты за свое, — хмыкнул Володька.
— Конечно. Ты забыл, сколько мне лет?
— Двенадцать, — уверенно сказал он.
— Иди ты… — отмахнулся я и закрыл глаза.
…Почти сразу утих плеск воды, и смолкли крики мальчишек на недалеком островке. И шорох листьев. И откуда-то из темной дали донеслись пять ясных тактов трубы, пять ясных нот. Я узнал их сразу.
Это был сигнал Далеких Горнистов.
Я внутренне вздрогнул и стал ждать. Но сигнал не повторился. Это был просто толчок памяти.
«Нет, хватит. Хватит пока думать об этом», — сказал я себе. И разомкнул ресницы. Сразу вернулось летнее утро с его привычным шумом и редкими облаками над головой.
Растущий у самой воды тополь протянул над плотиком длинную могучую ветвь. Ухватившись за ветвь, надо мной висел Володька. И хитро поглядывал. Его пятки угрожающе шевелились в полуметре от моего живота.
— Без шуточек, — предупредил я.
Володька засмеялся и заболтал тощими ногами. Кожа на его груди сильно натянулась, и сквозь нее отчетливо проступили тоненькие ребра. Казалось, проведи по ним костяшками пальцев — и Володька зазвучит как ксилофон.
— Не дитя, а шведская стенка, — сказал я. — Не кормят тебя дома, что ли?
— А-га… — неопределенно отозвался Володька. По-обезьяньи перебирая руками, он добрался почти до конца ветви и разжал пальцы.
Все брызги, которые поднял этот пират, хлопнувшись о воду рядом с плотиком, посыпались на меня! Я заорал и ползком перебрался на другой край.
— Не будешь обзываться дитем, — сказал Володька.
— Хулиган, — заявил я.
«Хулиган» радостно захихикал, потом примирительно сказал:
— Ладно, грейся. Я пока на остров к ребятам сплаваю.
— Валяй, — согласился я.
Глубина на пути до острова была Володьке не больше чем по плечи, и я за него не боялся.
Я опять вытянулся и закрыл глаза. Солнце стояло уже высоко и грело ощутимо. Я подумал, что буду долго-долго лежать так и не стану шевелиться. И, кажется, задремал.
…Кто-то ступил на плотик. Он качнулся, захлюпала вода. Кто-то легко подошел ко мне и стал рядом. Я лениво повернул голову. Я был уверен, что увижу мокрые коричневые Володькины ноги с прилипшими нитками водорослей. Но на плотике был не Володька. Я увидел ноги, обтянутые не то черной кожей, не то клеенкой. К одной был пристегнут ремнями широкий нож — в плоском, тоже черном чехле и с костяной узорной рукоятью.
Кто это? Аквалангист? В нашем-то мелководном пруду?
Я поднял глаза.
Надо мной, одетый в странный кожаный костюм, с рыцарским налокотником на левой руке, стоял Валерка.
4
Я сразу понял, что это он. Не кто-то очень похожий на него, а именно он Валерка, которого не было на свете. Которого я лишь однажды видел в странном сне про сказку в городе Северо-Подольске (которого тоже не было).
До сих пор я очень смутно помнил его лицо, но сейчас узнал моментально: его темную косую челку над беспокойными бровями, его зеленовато-карие глаза внимательные и почему-то слегка виноватые — и коричневую родинку на остром подбородке.
— Это ты… — шепотом сказал я.
Он склонил голову и ответил медленно, вполголоса:
— Мне больше не к кому было прийти. Не сердись, что я помешал.
«Помешал»! Боже мой… Радость и тревога поднялись во мне одной крутой волной. Радость — что он здесь. Тревога — что этот сон может оказаться коротким, мимолетным. Я торопливо оглянулся. Все было как прежде. Та же ветка над плотиком, то же клочковатое облако в вышине, тот же синий заколоченный киоск на берегу. Вон Володькина одежда на траве, а вон, на острове, среди мальчишек сам Володька — словно оранжевая бабочка мелькают в кустах его плавки.
Это, кажется, прочный сон, очень похожий на явь. Наверное, сказка будет долгой. Я потрогал подбородок и глянул на свои ноги: может быть, я опять стал мальчишкой, как в первом сне?
Нет, я по-прежнему длинный небритый дядька… А Валерка здесь!
Я посмотрел на Валерку. Я понимал, что он пришел не просто так.
Глядя все так же — внимательно и чуть виновато, — он проговорил:
— Только ты можешь помочь.
— Я готов, — быстро сказал я и вскочил. Плотик закачался, Валерка переступил, чтобы не упасть, улыбнулся и взглянул на меня снизу вверх.
Раньше мы были одного роста, а сейчас Валерка не доставал мне до плеча. Но я вовсе не чувствовал себя старшим. Наоборот, мне было неловко за свой рост и возраст. Но наплевать, не это главное. Главное, что он пришел!
Пять высоких нот сигнала опять прозвучали во мне.
— Как помочь тебе? Что случилось?
Он вздохнул, пошевелил ногой, поправил пристегнутый нож и снова вскинул на меня глаза:
— Ты хорошо владеешь шпагой?
У меня холодок пробежал по спине.
— Ну… владею… Средне. Почему ты решил, что хорошо?
— Я же помню Железного Змея. Как ты его одним ударом…
Я улыбнулся:
— Но это же была сказка. Сон… Хотя сейчас тоже сон, — не без грусти добавил я.
Он сказал серьезно:
— Это не сон. Это переход… А у нас ты будешь мастером клинка. Я знаю, в этом искусстве вы опередили наших вояк.
Я не понял. Да не все ли равно? Главное, что мы опять встретились.
— Нужна шпага? — спросил я.
Валерка кивнул.
— Придется зайти домой, — озабоченно сказал я.
Он опять улыбнулся, и снова это была виноватая улыбка.
— Да нет, шпага найдется. Нужен ты.
Я прыгнул на берег и стал торопливо одеваться. Потом окликнул через пруд Володьку. Он помахал рукой. Я крикнул, что скоро вернусь. Спохватился и посмотрел на Валерку.
Он кивнул:
— Скоро… Если ничего не случится.
— А что может случиться? — спросил я без боязни, а просто с любопытством.
