– Пьют?
– Нет, не видели.
– Странно, здесь спирта в домах полно. Могут напиться, потом заложников начать расстреливать под это дело, – сказал сотник, – а ночью пойдут на прорыв. Заложников возьмут, на них же навьючат то, что с собой будут брать, как заводных лошадей спользуют[11]. Остальных и порешить могут…
– Так уж и порешить, – высказал сомнение один из мобилизованных, в звании старшего урядника.
– А и порешат! – вызверился местный сотник. – Не знаешь, а гутаришь! Я тут не одну неделю кувыркаюсь, сюда ехал – волосы как вороново крыло были. Сейчас посмотри! Проедься по деревням, посмотри, что там творили!
– Смолкли зараз! Не время!
Казаки, раздухарившись, могли бы и за грудки друг друга – осадили назад.
– Надо окружить станицу. Не дать вырваться.
– Нас мало, фронт сформировать не сможем. Прорвутся, ночью тут темень хоть глаз выколи. Им только до леса добежать, там ищи-свищи. Подмоги не ждать до утра, к утру их уже не будет. Пойдут на прорыв, пойдут. Они все понимают…
– А техника у нас?
– А заложники?
– Может, сформировать сплошную линию заграждения к югу? Они на юг пойдут.
– С чего взял! Они куда угодно пойдут, им только до первого леска. Местные все поголовно – за них, спрячут.
– Тогда только штурм остается. Ночью. Пластуны есть?
– Ушли уже пластуны туда…
Польское село…
Казалось бы, обычное село, обычные крестьяне. Да нет, не те, не обычные…
Польское приграничное село – место, где в одном котле – национализм, шовинизм, ненависть (особенно к евреям-жидам), презрение к закону, контрабандный спирт, разборки из-за него. Ненависть к русским, к казакам.
Адское варево получается.
При всем при том – поляки аккуратисты, почти как германцы. Все чистенько, улицы часто даже не заасфальтированы, а замощены брусчаткой. Аккуратные дома – их строят из кирпича, благо глина есть, а русская власть не берет податей с обжига кирпича и некоторых других ремесел, чтобы люди занимались делом, а не шастали через границу со спиртом и с оружием. Но поляков на все хватает – и на спирт, и на кирпич.
Самое главное здание в селе – это не сельская ратуша, орган местного самоуправления, наподобие земств в России, а костел. Костел для поляков – больше чем костел, только через костел, через единую молитву по субботам можно ощутить себя поляком, почувствовать принадлежность к польскому народу. В Польше в костел ходят не меньше шестидесяти процентов населения – все католики. Пойти в костел – значит не только вознести молитву Господу, который для всех един, но и вознестись самому над тупым русским быдлом, исповедующим византийское лукавое православие. Только собака не ходит в костел по субботам.
При этом предельно практичные поляки использовали костел не только для молитв. В каждом костеле был большой подвал, раньше, когда еще бывал голод, туда ссыпали часть урожая, это был как бы неприкосновенный запас для всего села, для всей общины. Сейчас случаев голода не было, а большие подвалы прекрасно подходили для хранения оружия и канистр со спиртом. Если казаки обыскивали костел, можно было по этому поводу поднять скандал до небес.
Бандиты пришли в село из леса. До этого они пытались выехать по дороге, вывозя на колонне большегрузных машин «нажитое», – но над дорогой появились русские штурмовики. Оставшиеся в живых «работники ножа и топора, романтики большой дороги», спасаясь от огня автоматических пушек, кинулись в лес, бросив машины. Добежали не все, и потому они были злы.
Все произошло ночью – они рассчитывали, что русские по темноте не летают, но ночь их не спасла.
Проплутав по лесам почти до полудня, они вышли аккурат к селу – грязные, испуганные, озлобленные, вооруженные. Раньше бы поопасались – здесь у каждого ствол под подушкой, но теперь законов никаких не было. Да и знали они, что все мужчины ушли защищать неподлеглость Польши, мало кто остался по домам. Опасаться было нечего и некого.
Немногочисленные жители, увидев идущих из леса боевиков, вышли на улицу – мужчин почти не было, бабы, старики и дети. На руках у бандитов были повязки польского, бело-красного цвета, но это сейчас ничего не значило.
Престарелый ксендз в черном одеянии, с крестом в руках шагнул вперед, навстречу бандитам:
– Во имя Господа нашего…
Договорить священник не успел – один из бандитов ударил его ногой в грудь, и ксендз упал. Остальные селяне заволновались, но стволы автоматов и пулеметов были нацелены на них с расстояния в десяток шагов.
Дальнейшие действия банды были хорошо отработаны, в зачистках они уже успели поучаствовать. Немногочисленных мужчин и подростков отделили от толпы, загнали в крепкий, тоже каменный сарай и заперли. Расстреливать не стали, поляки все же. Узнали, нет ли русских и жидов – одного человека, который показался похожим на жида, старика, расстреляли на месте. Потом пошли в село, присматриваясь к бабам.
Кто это был? В основном банда состояла из дезертиров насильняка. Одним из последних королевских эдиктов Борис Первый объявил насильственную мобилизацию на защиту неподлеглости Польши в западных регионах страны, так называемый насильняк. На запад Висленского края подвезли немало оружия из Австро-Венгрии, да и контрабандного здесь хватало. Получая оружие, местные, а здесь никогда не чтили закона – использовали его для разборок с конкурентами и своими же, для сведения счетов. Убивали русских, сербов и жидов – тех, кого могли найти, тех, кто не успел уйти к казакам или убежать. Потом, когда русские (считалось, что это сделали русские) похитили Бориса Первого прямо из Ченстохова, оборона запада Польши стала постепенно разваливаться, русские пошли в наступление не сразу, а только увидев, что она разложилась в достаточной степени. Составленные из насильняка подразделения, а они формировались по территориальному признаку, мгновенно превращались в банды. Не все, конечно, – кто-то закапывал оружие и расходился по домам ждать русских. Придут русские, проведут проверку паспортного режима – для тех, кто разошелся по домам и не оказывал сопротивления, наверняка выйдет амнистия. Как немного уляжется, так и опять можно будет жить в нормальном государстве, гнать через границу спирт и бадяжить из него паленую водку. В конце концов – этот рокош был какой-то дурацкий, несерьезный, одни убытки от него получились.
Скорее бы порядок…
Бандиты заняли костел, наверх поставили снайпера и пулеметчика, выставили несколько постов, чтобы люди не разбегались из села. В подвале костела нашли, естественно, спирт, первого, кто хлебнул адского зелья, командир пристрелил. Это оказало отрезвляющее воздействие на остальных – иначе могли бы перепиться.
В костеле же устроили туалет. Решили дождаться ночи и сдергивать. Группа пошла мобилизовывать носильщиков, зарезать несколько свиней на жратву и заодно присмотреть красивых баб. Война всегда предполагает насилие – и над женщинами в том числе. Оно будет до тех пор, пока есть война.
Среди тех, у кого хватило ума не выйти к «освободителям» – а некоторые восприняли их именно так, была и девятнадцатилетняя Маритка. Отец был в тюрьме – попал туда за спирт, брат пошел служить в армию, чтобы получить там необходимые навыки и, вернувшись, тоже заняться контрабандой спирта. В доме были только она, мать и младшая сестренка. Такие семьи в деревне имелись, им помогала мафия, польские воры из кассы взаимопомощи, общака, куда отстегивали все, кто был на воле и делал дела.
Маритка росла, как стебелек травы, после окончания гимназии хотела поступить в Варшавский политех, но не удалось. Осталась в деревне, чтобы на следующий год попробовать еще раз. А пока устроилась в пекарню к пану Гнедому – это фамилия такая странная была. Пан Гнедый, улыбчивый толстяк, типичный повар с картинки, обрадовался такой работнице. Он был весьма неловким, а в пекарне места мало, и так получалось, что они часто сталкивались – она, когда шла за свежей выпечкой, и он. Приходилось терпеть.
Кавалеров у Маритки хоть отбавляй, особенно настойчивым был один, по имени Казимир, но ей никто особо не нравился. Казимир был красивым, но не деловым каким-то, не хватким – она это чувствовала. Такой ей не нужен, постоянного кавалера, а потом и мужа она рассчитывала найти в Варшаве.
Бандитов она рассматривала, спрятавшись на крыше, и когда увидела, как один из них пнул ксендза Грубера, так что тот упал, поняла, что пришла беда.
Матери дома не было, и предупредить ее никак не получалось, но вот Ленка дома была. Именно Ленка, не Лена – так звали младшую сестру. Она родилась как раз до того, как взяли отца, ей было девять лет, и ждать отца ей оставалось еще три года – тогда за контрабанду столько не давали, но отец еще и таможенника тяжело ранил, пытаясь уйти. Внешне она была почти точной копией сестры – зеленоглазая ведьма.
