Однако у ненависти есть конец, как есть конец у любви. Через полгода я заметил, что не думал о Саре целый день и неплохо себя чувствовал. Это был еще не конец — я купил открытку и хотел написать что-нибудь такое, чтобы причинить хоть мгновенную боль; но когда я вывел адрес, причинять боль мне расхотелось, и я бросил открытку на тротуар. Странно, что ненависть ожила, когда я встретил Генри. Помню, открывая новый отчет, я подумал: «Если бы так ожила любовь…»
Паркис поработал на славу, квартиру узнал — на верхнем этаже, живет в ней мисс Смитт с братом Ричардом. Я подумал, так ли удобна сестра, как был удобен муж, и весь мой скрытый снобизм взыграл при такой фамилии, через два «т», подумать только! «Неужели, — подумал я, — она докатилась до этого?» Кто он — последний из любовников, с которыми она была эти два года, или, когда я его увижу (а я твердо решил убедиться во всем самому), передо мной будет тот, к кому она ушла от меня в июне 1944?
— Позвонить мне и войти, как оскорбленному супругу? — спросил я Паркиса, который назначил свидание в кондитерской, потому что не мог повести мальчика в бар.
— Нет, сэр, не надо, — сказал он, накладывая в чай сахар. Мальчик сидел подальше, за столиком, пил оранжад и ел пышку. Он разглядывал всех, кто войдет. Они отряхивали мокрый снег с пальто и шляп, а он глядел на них острыми карими глазами, словно собирался писать отчет. Может, так и было, он же учился у отца. Тот говорил:
— Понимаете, сэр, если вы хотите давать показания, это осложнит дело.
— До суда не дойдет.
— Порешите миром?
— Нечего решать, — сказал я. — Нельзя волноваться из-за человека по фамилии Смитт. Просто хочу на него поглядеть, вот и все.
— Лучше всего сказать, что проверяете счетчик.
— Не могу я надеть форменную фуражку.
— Понимаю, сэр. Я тоже таких вещей избегаю. И хотел бы, чтоб мальчик избегал, когда подрастет. — Он следил печальным взором за каждым движением сына. — Он просил мороженого, сэр, но я отказал, холодно. — И он вздрогнул, словно бы от одной мысли. Я не сразу понял, что он имеет в виду, когда он добавил: — У каждого дела своя честь.
— Вы не отпустите сына со мной? — спросил я.
— Если вы пообещаете, сэр, что ничего дурного не будет, — неуверенно ответил он.
— Я не хочу заходить, когда миссис Майлз там.
— При чем тут мальчик, сэр?
— Я скажу, что ему стало плохо. Мы спутали адрес. Им придется пустить его ненадолго.
— Это он может, — гордо сказал Паркис. — Перед Лансом никто не устоит.
— Его зовут Ланс?
— Ланселот, сэр. Как рыцарь Круглого стола[13].
— Удивительно! Такой неприятный эпизод…
— Этот рыцарь нашел Грааль, сэр.
— Нет, то Галахад. Ланселота застали с Гиневрой.
Почему так хочется дразнить невинных? Из зависти? Паркис печально проговорил, глядя на сына так, словно тот его предал:
— Не слыхал…
7
На следующий день, вопреки воле отца, я купил мальчику мороженое по дороге к Седар-роуд. У Генри были гости, так сообщил Паркие, и я мог не беспокоиться. Паркис вручил мне сына, почистив его как следует. Тот был в самом лучшем костюме, он ведь впервые выходил на сцену вместе с клиентом, а я — в самом худшем. Земляничное мороженое упало ему на пиджак, получилось пятно. Я сидел тихо, пока он не съел все до капли, потом спросил:
— Еще порцию?
Он кивнул.
— Земляничного?
— Ванильного, — ответил он, потом прибавил: — Пожалуйста.
Вторую порцию он ел осторожно, облизывал ложку, словно удалял отпечатки пальцев. Взявшись за руки, мы пошли на Седар-роуд, как отец с сыном. «Ни у меня, ни у Сары нет детей, — думал я. — Разве семья, дети, тихая, скучная жизнь не лучше вороватой похоти, и ревности, и этих доносов?»
Я нашел звонок верхней квартиры и сказал мальчику:
— Помни, тебе худо.
— Если они мне дадут мороженое… — начал он. Паркис научил его прикидывать заранее.
— Не дадут.
Видимо, двери открыла мисс Смитт, женщина средних лет с седыми тусклыми волосами, как на благотворительных базарах. Я спросил:
— Мистер Уилсон тут живет?
— Нет. Боюсь, он…
— Вы часом не знаете, он не на первом этаже?
— Здесь никакого Уилсона нет.
— О Господи! — сказал я. — Тащил мальчика в такую даль, ему худо…
На мальчика я взглянуть не решался, но мисс Смитт смотрела так, что я был уверен: тихо и верно он исполняет свою роль. Мистер Сэвидж был бы рад принять его членом команды.
— Пускай зайдет, посидит, — сказала она.
— Спасибо вам большое.
Думал я о том, часто ли Сара входила в эту тесную переднюю. Я был у X. Наверное, коричневая шляпа на вешалке принадлежала ему. Его пальцы — те пальцы, которыми он трогал Сару, — каждый день поворачивали эту ручку, открывали дверь, за которой желтым пламенем горел газ, лампы под розовым абажуром светили сквозь снежно-серый сумрак, стоял диван в ситцевом чехле.
— Дать вашему сыну воды? — спросила мисс Смитт.
— Спасибо вам большое.
Я вспомнил, что уже это говорил.
— Может, апельсинового соку?
— Не беспокойтесь.
— Соку, — твердо сказал мальчик, подумал и прибавил: — Пожалуйста.
Она вышла. Мы остались одни, и я на него взглянул. Он и впрямь выглядел плохо, откинувшись на диване. Если бы он не подмигнул мне, я бы подумал, что… Мисс Смитт принесла сок, я сказал:
— А где спасибо, Артур?
— Его зовут Артур?
— Артур Джеймс.
— Какое старинное имя!
— У нас старомодная семья. Его мать обожала Теннисона[14].
— Она…?
— Да, ее нет.
Мисс Смитт с состраданием посмотрела на мальчика.
— Наверное, он очень утешает вас.
— И беспокоит, — сказал я. Мне становилось стыдно — она всему верила. Зачем я пришел? Этого X я навряд ли увижу, и стану ли я счастливей, если встречусь с ним лицом к лицу? Я изменил тактику.
— Надо мне представиться, — сказал я. — Бриджес.
— Смитт.
— Мне кажется, я вас где-то видел.
— Навряд ли. У меня память на лица.
— Может быть, Коммонз?
— Да, я там бываю с братом.
— Не Джон ли Смитт?
— Нет, Ричард. Как мальчику, лучше?
— Хуже, — сказал Паркис-младший.
— Температуру измерить не хотите?
— А можно мне еще соку?
— Это ведь не повредит? — сказала она. — Бедный мальчик. Наверное, простудился.
— Мы и так вас замучили.
— Брат никогда не простил бы, если бы я вас не пригласила. Он очень любит детей.
— Он дома?
— Вот-вот придет.
— С работы?
— Вообще-то он работает по воскресеньям…
— Священник? — не без ехидства спросил я и с удивлением услышал:
— Не совсем.
Какая-то озабоченность разделила нас, словно занавес, и за ним осталась мисс Смитт со своими домашними делами. Тут входная дверь открылась и вошел X. В полумраке передней он показался мне красивым, как актер (такие люди часто смотрятся в зеркало), и пошловатым. Я подумал печально, совсем без злорадства: «Какой же у нее плохой вкус…» Смитт вошел в круг света; на щеке его, как знак отличия, багровели огромные пятна. Я был к нему несправедлив, навряд ли он смотрелся в зеркало.
Мисс Смитт сказала:
— Мой брат Ричард. Мистер Бриджес. У мистера Бриджеса сыну плохо. Я пригласила зайти.
Он пожал мне руку, глядя на мальчика. Рука была сухая, горячая.
— Вашего сына я видел, — сказал он.
— Коммонз?
— Вполне возможно.
Он был слишком властен для этой комнаты, он не подходил к ситцу. Интересно, сестра тут и сидит, когда они вместе, или ее куда-нибудь посылают?
Ну вот, я его увидел. Оставаться было незачем… Кроме всего того, о чем я теперь думал. Где они познакомились? Кто заговорил первым? Что она в нем нашла? Как давно, как часто они друг с другом? Я знал наизусть ее слова: «…только начинаю любить, но уже хочу оставить все и всех, кроме тебя», и смотрел на пятна, и думал, что защиты нет, — у горбуна, у калеки есть то, что приводит в действие любовь.
— Зачем вы сюда пришли? — вдруг спросил он.
— Я говорил мисс Смитт, мой знакомый, Уилсон…
— Я не помню вас, но помню вашего сына.
Он протянул и убрал руку, словно хотел прикоснуться к мальчику. Глаза у него были какие-то отрешенно-ласковые.
— Не бойтесь меня, — сказал он. — Я привык, что сюда ходят. Поверьте, я хочу помочь вам.
Мисс Смитт объяснила:
— Люди часто робеют.
Я уже совершенно ничего не понимал.
— Один мой знакомый, Уилсон…
— Вы знаете, что я знаю, что никакого Уилсона нет.
— Если вы мне дадите книгу, я найду его адрес.
— Садитесь, — сказал он, невесело глядя на мальчика
— Да я пойду. Артуру получше, а Уилсон..
Я ничего не понимал, мне было не по себе.
— Идите, если хотите, а мальчика оставьте тут… на полчасика, хорошо? Я бы с ним поговорил.
