— Не бойтесь меня, — сказал он. — Я привык, что сюда ходят. Поверьте, я хочу помочь вам.
Мисс Смитт объяснила:
— Люди часто робеют.
Я уже совершенно ничего не понимал.
— Один мой знакомый, Уилсон…
— Вы знаете, что я знаю, что никакого Уилсона нет.
— Если вы мне дадите книгу, я найду его адрес.
— Садитесь, — сказал он, невесело глядя на мальчика
— Да я пойду. Артуру получше, а Уилсон..
Я ничего не понимал, мне было не по себе.
— Идите, если хотите, а мальчика оставьте тут… на полчасика, хорошо? Я бы с ним поговорил.
Мне пришло в голову, что он узнал его и хочет допросить.
— Что ж говорить с ним? Спрашивайте меня.
Всякий раз, как он поворачивался чистой щекой, я злился, увидев больную, — затихал, и ничему не верил, как не верил, что здесь, рядом с этим ситцем, рядом с мисс Смитт, может существовать вожделение. Но отчаяние всегда найдет слова, и оно спросило: «Врешь ты, если это не вожделение, а любовь?»
— Мы слишком взрослые, — сказал он. — Его учителя и священники только начали портить ложью.
— Ни черта не понимаю, — сказал я и быстро прибавил: — Простите, мисс Смитт.
— Вот, вот! — сказал он. — Помянули черта. Могли сказать: «О Господи!»
Я решил, что он шокирован. Может быть, он нонконформист-священник, она же сказала, работает по воскресеньям. Как странно, однако, что Сара связалась с таким! Она как будто стала не так важна, ведь роман ее — анекдот какой-то, и над ней можно посмеяться где-нибудь в гостях. На секунду я от нее освободился. Мальчик сказал:
— Мне плохо. Можно еще соку?
— Нет, надо его уводить, — сказал я. — Спасибо вам большое. — Я старался не терять пятен из виду. — Простите, если я вас обидел. Я не хотел. Понимаете, я не разделяю ваших религиозных взглядов…
Он удивленно посмотрел на меня.
— Какие взгляды? Я ни во что не верю.
— Мне показалось…
— Я ненавижу эти ловушки. Простите, я захожу слишком далеко, но иногда я боюсь, что даже пустые, условные слова напомнят — скажем, «спасибо». Если бы я был уверен, что для моего внука слово «Бог» — как слово на суахили!
— У вас есть внук?
— У меня нет детей, — мрачно сказал он. — Я вам завидую. Великий долг, великая ответственность!
— О чем вы хотели его спросить?
— Я хотел, чтобы он чувствовал себя как дома. Он ведь может вернуться. Сколько всякого надо сказать ребенку… Как возник мир. И о смерти. Вообще, освободить от всей лжи, которой заражают в школе.
— За полчаса и не успеешь.
— Семя посеять можно.
Я коварно сказал:
— Да, как в Евангелии.
— Ах, и я отравлен, сам знаю.
— Люди и правда приходят к вам?
— Вы и не представляете, — сказала мисс Смитт. — Людям так нужна надежда.
— Надежда?
— Да, — сказал Смитт. — Разве вы не видите, что было бы, если бы все узнали, что есть только вот это, здешнее? Ни загробных воздаяний, ни мук, ни блаженства. — Когда та щека не была видна, лицо его становилось каким-то возвышенным. — Мы создали бы рай на земле.
— Сперва надо многое объяснить, — сказал я.
— Показать вам мои книги?
— У нас самая лучшая атеистическая библиотека на весь южный Лондон, — пояснила мисс Смитт.
— Меня обращать не надо. Я и сам ни во что не верю. Разве что иногда…
— Это самое опасное.
— Странно то, что именно тогда я надеюсь.
— Гордость притворяется надеждой. Или себялюбие.
— Нет, навряд ли. Это накатывает внезапно, без причин. Услышишь запах…
— А! — сказал Смитт. — Структура цветка, часы, часовщик… Знаю этот довод. Он устарел. Швенинген опроверг его двадцать пять лет назад. Сейчас я докажу вам…
— Потом. Мне надо отвести домой мальчика.
Он снова протянул и убрал руку, словно отвергнутый любовник. Я вдруг подумал, сколько умирающих прогоняло его. Мне вдруг захотелось тоже дать ему надежду, но он повернулся, и я увидел только наглое, актерское лицо. Он больше нравился мне жалким, нелепым, старомодным. Теперь в моде Айер[15], Рассел[16], но я сомневался, много ли в его библиотеке логических позитивистов. Он любил воителей, а не разумных.
В дверях я сказал его чистой щеке:
— Вас надо познакомить с моей приятельницей, миссис Майлз. Она как раз интересуется… — и остановился. Выстрел попал в цель. Пятна побагровели (он быстро отвернулся), и я услышал голос мисс Смитт:
— О Господи!
Да, я причинил ему боль — но и себе. Теперь я жалел, что не промазал.
На улице мальчика вырвало в канаву. Я стоял рядом и думал: «Неужели он ее потерял? Неужели этому нет конца? Что ж мне, искать Y?»
8
Паркис сказал:
— Это было совсем просто, сэр. Пришло столько народу, миссис Майлз думала, я из его сослуживцев, а он — что я из ее друзей.
— Хорошо там было? — спросил я, вспомнив снова, как я в первый раз был у них и как целовала она кого-то в передней.
— Прекрасный прием, сэр, только миссис Майлз немножко не по себе. Очень сильно кашляет.
Я слушал с удовольствием — быть может, хоть тут не целовались и не обнимались. Он положил мне на стол пакет и гордо сказал:
— Служанка объяснила мне, как к ней пройти. Если бы меня заметили, я бы спросил, где туалет. Вот он, из стола взял, наверное, она в тот день писала. Может, она и не все напишет, — осторожность, сэр, но я с дневниками работал, в них всегда что-нибудь найдешь. Выдумывают свой шифр, его разобрать нетрудно. Или что-то пропускают, догадаться тоже легко. — Пока он говорил, я развернул дневник и открыл. — Такие уж мы люди, сэр, — если ведешь дневник, хочешь все запомнить. А то зачем его вести?
— Вы его читали? — спросил я.
— Раскрыл, сэр, проверил. Сразу понял, что она — не из осторожных.
— Он не за этот год, — сказал я, — за позапрошлый.
Он на секунду опешил.
— Мне подойдет, — сказал я.
— Да, сэр, он сгодится… если считать уликой все измены.
Дневник она вела в большой счетной книге, знакомые смелые буквы не считались с красной и синей линейкой. На дни он разбит не был, и я успокоил Паркиса:
— Тут за несколько лет.
— Наверное, она зачем-то вынула его, почитать.
«Может быть, — подумал я, — в этот самый день она меня вспомнила, что-то ее обеспокоило?»
— Спасибо, — сказал я. — Очень хорошо. Собственно, на этом и кончим.
— Надеюсь, вы довольны, сэр.
— Вполне.
— Вы напишите мистеру Сэвиджу. Клиенты пишут жалобы, а вот похвалить не похвалят. Если клиент доволен, он норовит все забыть, как нас и не было. Что ж, оно понятно.
— Я напишу.
— И еще спасибо за мальчика, сэр. Он немножко прихворнул, но я-то знаю, как это, когда он хочет мороженого. Прямо выбивает из вас.
Я думал только о дневнике, но Паркис не уходил. Может, он не верил, что я не забуду, напишу в контору, и давил на мою память этим собачьим взглядом, этими жалкими усами.
— Очень рад был сотрудничать с вами, сэр, если можно тут говорить о радости. Не всегда работаешь для джентльменов, даже когда клиент с титулом. Был у меня один лорд, он страшно сердился, как будто это я виноват. Трудно с такими, сэр. Чем больше сделаешь, тем больше они хотят от тебя избавиться.
Я очень хотел от него избавиться и устыдился. Нельзя же его гнать! Он сказал:
— Простите, сэр, хотел бы я вам дать подарочек на память, но вы ведь не примете.
Как странно, когда тебя любят! Не захочешь, а чувствуешь ответственность. И я солгал ему:
— Мне было с вами очень приятно.
— А началось плохо, сэр. Я так глупо ошибся.
— Вы мальчику сказали?
— Да, сэр, только не сразу, после корзинки. Это — большой успех, ему легче было.
Я посмотрел вниз, прочел: «Так хорошо, М. завтра приедет», и не сразу понял, кто такой «М». Странно, непривычно думать, что тебя любили, что день был счастливым или несчастливым, смотря по тому, здесь ли ты.
— Если б вы приняли, сэр…
— Что вы, Паркис!
— Очень занятная вещица, сэр, и полезная.
Он вынул из кармана что-то завернутое в папиросную бумагу и робко подвинул ко мне. Я ее развернул и увидел дешевую пепельницу с надписью: «Отель Метрополь, Брайлингси».
— Это целая история, сэр, — сказал он. — Помните дело Болтона?
— Не совсем.
— Большой шум был, сэр. Леди Болтон, горничная и мужчина. Всех застали вместе. Пепельница стояла возле кровати. С той стороны, где леди Болтон.
— У вас, наверное, целый музей.
— Надо бы отдать мистеру Сэвиджу, он особенно интересовался этим делом, но сейчас я рад, что не отдал. Друзья ваши будут спрашивать, почему такая надпись, а вы им и ответите: «Дело Болтона». Тогда они захотят узнать, как и что.
— Поразительно!
— Таков человек, сэр, такова любовь. Хотя я-то удивился. Не думал, что их трое. И номер маленький, бедный. Миссис Паркис была еще жива, но я не хотел ей рассказывать. Она очень огорчалась.
