Неожиданный поворот сработал: класс сразу подобрался, ожил, в глазах появился интерес. Вот теперь можно и поговорить.
— Но с Зоей Борисовной у меня много общего: училась в институте, потом много лет работала в школе. Имею большой стаж, а значит, опыт. Выпустила сотни учеников. Мне нравится мой предмет, и я стараюсь передать вам то, что знаю сама. Да, иногда срываюсь, поскольку некоторые недалекие ученики мешают мне работать. А теперь повторяю вопрос: и что вас не устраивает?
Рубин с Хохловым переглянулись:
— Елена Константиновна, вопрос к вам как к биологу: вот у человека тридцать два зуба, а у птиц сколько?
Сама напросилась. И попробуй не ответь… Судорожно закопошилась в маленьком и почти пустом чуланчике, хранящем мои скудные зоологические познания.
— Если не ошибаюсь, — начала я осторожно, — у них клювы…
— Вот! — обрадованно подхватил Хохлов. — Даже вы знаете! А ее послушать, у птиц за клювами зубы растут не хуже, чем у акулы! Вроде не настолько старая, чтобы птеродактилей застать.
Класс весело хохотнул. И посыпалось:
— Не знает, что у насекомых есть сердце! Думает, они твари бессердечные!
— …и что у человека правое легкое больше левого!
— …про солнечных медведей даже не слышала!
— По-моему, вы слишком категоричны. Учитель не может всего знать, — попыталась я сгладить ситуацию. И спохватилась: — Кстати, в учебнике про это написано?
С последним сглупила, конечно. И сразу попалась на свой же крючок.
— А что, учителю только учебник знать положено? — искренне удивилась Яковлева.
— Нет, конечно, — как выкрутиться из неловкой ситуации я не знала, поэтому поехала по старым рельсам: — Но, повторяю, все знать невозможно…
— А мы все и не требуем! — Хохлова понесло. — Но как, скажите, жить дальше, если мы про медведей — и не каких-нибудь, солнечных! — ничего не знаем? И никто не хочет рассказать!
Он хитро ухмыльнулся:
— Может, вы, Елена Константиновна, просветите?
Разговор грозил закончиться балаганом, в котором в лучшем случае вдоволь потешатся над биологичкой, а в худшем — и надо мной тоже.
— Приятно видеть у тебя, Хохлов, столь безмерную тягу к знаниям. Но хочу напомнить, что самообразование никто не отменял.
Хохлов театрально вздохнул:
— Понятно… Значит, и вы не объясните…
— А самообразование и для Зяблика никто не отменял, — ловко подловил меня Рубин на второй крючок.
— Не Зяблик, а Зоя Борисовна. Не груби, — одернула я автоматически.
Больше сказать было нечего.
Опять я ничего не добилась. Опять жди сорванных уроков, истерик, требований прекратить безобразие, наладить дисциплину, вызвать родителей, а потом хмыканья в спину: «Молодая… первый год… какой с нее спрос…»
Они ведь ее специально вопросами грузят, чтобы посмеяться. Но как ей об этом сказать? Подойти и брякнуть: лучше готовьтесь к урокам, тогда будет и уважение, и дисциплина? Нет уж, увольте. У нас разница лет в двадцать, меня саму еще учить и учить. И Мадам не подключишь, дело слишком щепетильное, чтобы пускать через третьи руки.
«Даже вы…» Просто повезло, не успела ляпнуть. Да-а-а, дорогая, пора подтягивать общий уровень, а то ведь чучел у них и на тебя хватит.
10 ноября
Вечером просмотрела энциклопедии. Оказывается, солнечные медведи действительно есть. А я думала, насочиняли. Вообще-то на самом деле они малайские, но на груди у мишек желтое пятно, и некто с очень богатым воображением разглядел в нем восход солнца. Из медведей они самые мелкие и называются красиво, но обольщаться не стоит: они самые агрессивные, и желтая клякса на шкуре вполне может стать последним увиденным в жизни рассветом.
Про легкие тоже верно. Копаясь в анатомическом разделе, сделала неожиданное открытие про наши почки (хотя подозреваю, должна была сделать его еще лет семь-восемь назад, когда сама училась в школе). Оказывается, за сутки они перекачивают 150–180 литров мочи! Но большая часть потом опять поступает в организм, поэтому ее и называют первичная. А выходит из него вторичная, которой набирается чуть больше литра.
Теперь понимаю, когда говорят: «Моча в голову ударила». Страшное это, оказывается, дело…
13 ноября
Даже не знаю, с чего начать.
Мамочка-то моя, оказывается, из бывших партизан! Только сегодня узнала, что Леонид Петрович, тот самый, которого приводил дядя Витя, уже несколько раз ей звонил! А послезавтра прилетает, и даже приглашен к нам на ужин!
Аккуратненько так начала: Витя собирался приехать, но не смог — Милу в больницу положили… А билеты на Леонида Петровича переоформили… Кстати, как он тебе?.. Ну все дядь Витями быть не могут… У Милы? Нет, не знаю, надеюсь, ничего серьезного… Не рассуждай как эгоистка, как он может уехать в командировку, если жена в больнице!.. Слушай, а может, Леонида Петровича в гости пригласим? Заодно все подробности узнаем… У Милы еще в прошлом году были сильные отеки, я ей говорила: с почками не шути… А что, если мы фаршированную рыбу замудрим?
Вот тут-то она и попалась! Свое коронное блюдо — неизменно вызывающее у гостей восторг и видом, и ароматом, и, конечно, вкусом, но отнимающее кучу времени, сил и финансов, — мама выдавала только в самых торжественных и ответственных случаях. С точки зрения логики, визит человека, которого видишь второй раз в жизни, к ним отнести никак нельзя. А если и дальше рассуждать здраво, то ежу понятно: нелогично то, что романтично.
Поворот оказался до такой степени неожиданным, что я выпалила напрямую:
— Настолько важный ужин?
Мама смутилась. Засуетилась у плиты, подозрительно громко рассуждая о попирании в современном обществе законов гостеприимства. Смешно и немножко странно. Будто мы поменялись местами: я — суровая родительница, требующая отчета, а она — глупая оправдывающаяся девчонка, которая еще не нашкодила, но явно что-то затеяла.
— Мам, хочешь, сделаю тебе комплимент?
— Комплимент? Да… — Смена темы сбила ее с толку.
— Тебе сорок семь лет, ты умеешь замечательно вязать, шить, готовить, рыбку фаршированную особенно, но врать, мамочка, ты так и не научилась. Как говорят мои дорогие ученички: колись.
Пришлось ей сдаться. Леонид Петрович за эти два месяца звонил раз пять-шесть, но всегда в мое отсутствие.
— А чего болтать раньше времени? Может, и не получится еще ничего. Хотя вроде неплохой человек. И Витя о нем хорошо отзывается.
На любовные разговоры мама действительно скупа. Редкие и неумелые, они каждый раз у нас обеих вызывали стойкое чувство неловкости. Мы касались столь сокровенного, что каждое сказанное вслух слово казалось грубым и болезненным. Эти беседы чем-то напоминали вынужденные операции, выполняемые практикантами под плохим наркозом.
Не знаю, надо ли писать… Попробую.
Если честно, то сейчас, когда все обнаружилось, я удивлена, что к маме кто-то проявил интерес. Да, она замечательная хозяйка, мама, но чтобы у нее появился поклонник? Такое мне бы и в голову не пришло! И не потому, что она недостаточно красива или у нее нет ярких нарядов. Дело в другом: она давно себя похоронила — свои эмоции, чувства, желания. Думаю, не стоит это сваливать только на то, что она одна меня растила. Многие тяжело живут. Но нельзя быть такой покорной, нельзя быт делать смыслом жизни! Смысл жизни — любовь! Правда, у нее особый тип: женщины-матери. Такие истово помогают, направляют, прощают. С такими очень удобно, иногда их даже ценят, но чаще ими бессовестно пользуются, а потом уходят к другим — наглым, вульгарным, циничным.
Я никогда ничего не слышала о женщине, к которой ушел отец, тем более не видела ее. Но я абсолютно уверена: она именно такая. Хорошая никогда бы не отняла у ребенка отца. Или хотя бы научила иногда приходить к нему. Да не нужны мне ни дурацкие кино, ни зоопарки, ни кафе с мороженым! Просто посидеть рядом, поболтать, в конце концов, посмотреть дневник и однажды в нем расписаться — уже за счастье. Неужели трудно?! За все годы копеечной открытки на день рождения не прислал…
Мама пусть живет как хочет, а я никогда и никому не позволю еще раз меня бросить.
16 ноября
Весь вчерашний вечер проревела.
Гадко видеть, как совершается подлость. Гадко вдвойне, если подлостью унижают тебя. Грубо, нагло, да еще при родителях, чуть ли не натравливая их на меня!
Разве можно быть настолько жестокой, желчной, лицемерной?!
И — за что?!
Мама отпаивала валерьянкой, срочно сочиняла травяные сборы, даже вызвала скорую — боялась приступа. Фельдшерица криминальных отклонений не нашла, сделала дежурный укол и, посоветовав сходить на прием, отбыла. Мама чуть успокоилась, но руки у нее дрожали, и глаза краснющие. Наверное, плакала на кухне, чтобы я не видела. Стрессы и здоровому человеку не показаны, а мне — тем более. Она сколько раз уговаривала: тебе в школу нельзя, в архив или музей — другое дело, работа не пыльная, общение с образованными людьми, в самый раз для интеллигентной девушки. Тактично добавляя: и с таким-то здоровьем. Вакансий нет, но Надежда Матвеевна обещала помочь…
