— Рафаэль был старой закалки. Настоящий человек. Он научил меня играть в эту игру. Я доверял ему. Он доверял мне. В нашем деле такое нечасто встречается.
— Говорят, он был хорошим фальсификатором.
— Одним из лучших, — согласился Том. — Две его работы висят в Музее Гетти, три — в Прадо. И это только те, о которых он мне рассказывал.
Но он отошел от дел? — неуверенно спросил Гильес.
— Он мне так сказал. Но тех, кто отошел от дел, не распинают.
Гильес кивнул, словно пришел к тому же выводу. Том встретился с ним глазами.
— В чем дело?
— Aqui[6].
Гильес шагнул к маленькому колодцу и указал на каменную ступеньку, ведущую к нему. Здесь тоже были меловые линии — на земле и на камне.
— Мы считаем, он сжег что-то до того, как его убили. Маленький блокнот или что-то вроде. А потом порезал себя. — Глаза Гильеса горели, ноздри раздувались, как будто он шел по следу. — Его указательный палец был весь в крови.
— Он что-то написал, да? — Тому показалось, что он разучился дышать. — Покажи мне.
Глава одиннадцатая
Лексингтон-авеню, Верхний Ист-Сайд, Нью-Йорк, 19 апреля, 23:25
— Видите ли, агент Брауни… Я, к сожалению, страшно занят.
Эта фраза преследовала Дженнифер весь день после визита к Рази.
Каждая последующая встреча развивалась по одному и тому же сценарию: радужная улыбка владельца галереи, угасающая после осознания того, что Дженнифер не является потенциальным клиентом. Кивание, призванное сымитировать живейшую заинтересованность, и блуждающий безразличный взгляд. Потом, после недолгих колебаний, ее собеседнику срочно требовалось поправить висящую картину или отполировать стол — что угодно, лишь бы потянуть время. И наконец, фраза вроде той, что только что прозвучала.
— Мистер Уилсон, это не отнимет у вас много времени.
С тяжелым вздохом владелец галереи снял очки и аккуратно положил на стол перед собой. Острые, тонкие черты лица и нервные, чуть жеманные движения позволяли Дженнифер отнести его к тому типу людей, которые сортируют компакт-диски в своей коллекции не только по году записи, но и по дирижеру.
— Хорошо.
— Вы знакомы с Рубеном Рази?
— Это все из-за него?
— Значит, вы его знаете?
— Он покупает картины. В нашей ситуации это делает тебя известным. — Уилсон махнул рукой на развешанные по стенам полотна, давая понять, что он также хорошо известен в мире искусства. — Но мы никогда не встречались. Он не очень хорошо известен здесь, на Манхэттене.
— Он ваш конкурент.
— «Конкурент» — грубое слово, — поморщился Уилсон; при этом его верхняя губа поднялась, обнажив ровные зубы. — На самом деле мы партнеры. Партнеры, имеющие сходные увлечения в сфере культуры. Мы не похожи на акул с Уолл-стрит. Не бросаемся друг на друга, как только кто-то подплывет слишком близко. Наш бизнес более цивилизованный.
Дженнифер прикусила язык, чтобы не возразить Уилсону на каждое его слово, — этим она только осложнила бы ситуацию. К тому же она не была уверена, что ее больше раздражало — слова галерейщика или напыщенный, самодовольный тон.
— Тем не менее это бизнес. В конечном счете вы занимаетесь этим ради денег.
— Ради искусства, — раздраженно поправил Уилсон. — Заработок — счастливое стечение обстоятельств.
Судя по безукоризненному костюму ручной работы и сверкающим на запястье часам «Картье», Уилсон в полной мере наслаждался счастливым стечением обстоятельств.
— Вы бы назвали мистера Рази уважаемым членом в среде манхэттенских ценителей искусств? — спросила она.
— Конечно, — кивнул Уилсон. Слишком быстро, как показалось Дженнифер.
— Никогда не слышали о его ссорах с кем-нибудь?
— Нет. — Он покачал головой. — Говорят, что он может быть… достаточно обаятельным.
Уилсон обнажил зубы, видимо, пытаясь выглядеть не менее обаятельным. Дженнифер сдержала улыбку.
— Вы слышали что-нибудь о драке, в которой он участвовал несколько месяцев назад?
— Я не интересуюсь сплетнями, — презрительно фыркнул Уилсон.
— Эта история попала в газеты. Одному человеку сломали руку. Манхэттенскому адвокату, Герти Хэммону. Не знаете, из-за чего они могли подраться?
— За новостями я тоже не слежу. — Уилсон небрежно покачал головой. — Либо рассказывают о том, как все плохо, либо смакуют сплетни о жизни знаменитостей. Почему бы вам не спросить самого мистера Хэммона?
— У меня назначена с ним встреча сегодня, — пояснила Дженнифер с легкой улыбкой, заметив свернутую «Нью-Йорк таймс», выглядывающую из мусорной корзины. — Забавно, но ни один из владельцев художественных галерей, с которыми я разговаривала, не слышал об этой драке и не представляет причины.
— Должно быть, какое-то личное дело. — Уилсон снова нацепил очки на нос и с нетерпением в глазах уставился на Дженнифер. — Я, знаете ли, нахожу нежелание людей размышлять над причинами тех или иных событий скорее похвальным, нежели странным.
Тупик. Дженнифер решила сменить тактику.
— Вы когда-нибудь оказывались жертвой изготовителей подделок, мистер Уилсон?
— Подделок? — Судя по всему, вопрос застал его врасплох — водянистые серые глаза непонимающе заморгали.
— Подделок произведений искусства. Вам никто никогда не пытался продать фальшивку?
— Что за вопрос? — высокомерно поинтересовался Уилсон, вставая из-за стола и нависая над Дженнифер всеми своими пятью футами и шестью дюймами; впрочем, он все равно оказался на несколько дюймов ниже ее.
— Что вы имеете в виду?
— Полагаю, вы недолго работаете в мире искусства?
— Меньше года, — холодно призналась она. Снисходительный тон Уилсона начинал раздражать, хотя Дженнифер успокаивала себя, что этот тип, вероятно, так разговаривает со всеми. Хотя ей было любопытно, как бы он вел себя, будь на ее месте мужчина. Скорее всего по-другому.
— Заметно. — Беседуя, он переместился ближе к двери, и Дженнифер восприняла это как тонкий намек на то, что Уилсон хотел бы закончить разговор. — У более опытного человека хватило бы осторожности не использовать слова на «П».
— Слова на «П»?
— Подделка, подлог. Неправильное их употребление может привести к неприятным последствиям. — Голос Уилсона стал резким, почти злым.
— Я не предполагала…
— Речь идет о репутации. Репутации, которую люди создавали годами. Одно обвинение — и пффф! — Он щелкнул пальцами. — Ее нет. Но что, если вы все поняли неправильно? К тому времени как вы осознаете свою ошибку, взаимоотношения будут разрушены, доверие подорвано. Фальсификация — словно педофилия в мире искусства. Попав однажды под подозрение, вы никогда не смоете с себя клеймо, даже если будет доказана ваша невиновность. Оно будете вами всю жизнь, отравляя каждый ваш шаг. Вам нужно быть либо очень смелым человеком, либо точно знать, что вы правы, крича о подделке в этом городе.
— Даже если так. — Дженнифер нахмурилась. — Судя по тому, что мне известно, подделки не редкость…
— Я уже сказал! — рявкнул Уилсон. Его рука лежала на дверной ручке, щеки пылали. — Никто из нас не занимается искусством ради прибыли. Только…
— Ради искусства. Я помню, — без тени улыбки закончила Дженнифер. Не в первый раз за сегодня она слышала эту высокопарную фразу.
Глава двенадцатая
Аламеда, Севилья, 19 апреля, 17:26
Гильес повел Тома вокруг колодца. С противоположной от входа во дворик стороны, на выцветшем камне, из которого был сложен колодец, были поспешно нарисованы три буквы — или нечто похожее на буквы, — расположенные на вершинах невидимого треугольника: «Ф» на самом верху, «К» слева, а справа, почти неразличимая, «Н».
— Есть какие-нибудь идеи? — с надеждой спросил Гильес, вытирая рукавом пот со лба.
Том пожал плечами.
Треугольник был знаком Рафаэля, туманным намеком на горный регион северной Италии, откуда происходила его семья. Его имя — Квинтавалле — буквально означало «пятая долина». Верхняя буква означала того, кому было адресовано послание: «Ф» — Феликс «К» означала, от кого — Квинтавалле. Что же до «Н», Том был уверен, что это «М» — Рафаэль не успел закончить, до него добрались преследователи. «М» — это Майло, убийца.
— Вы здесь нашли маленькую игральную фишку? Перламутровую, с черной буквой?
— Что? — Судя по озадаченному выражению на лице Гильеса, ничего подобного не было. Неудивительно, если подумать. Вероятно, Майло не хотел афишировать свою причастность к убийству.
— Покажи мне фотографии, — потребовал Том.
— Ты же не хотел…
— Теперь хочу. — От прежнего нежелания их видеть не осталось и следа.
Пожав плечами, Гильес протянул Тому пухлую пачку черно-белых снимков. Том перебирал их медленно, с бесстрастным лицом, пытаясь не думать о теле, распятом в дверном проеме, как о живом человеке, с которым когда-то дружил. Это было невозможно, и Том понимал, что теперь два образа — живой Рафаэль и мертвый Рафаэль — навсегда останутся в его памяти, накрепко сцепленные друг с другом.
