Ирония русской судьбы. Счёт за неудачное правление Александра, своего многолетнего единомышленника, либералы, носящие гвардейскую форму, принесут Николаю – правителю абсолютно другого склада.
Запрограммированная смута
Дворяновластие, прикрытый завесой абсолютизма, экономическая и культурная зависимость, финансовый и хозяйственный развал не предвещали легкого воцарения следующему русскому монарху.
Александра Павловича воспитывал швейцарский просветитель Лагарп, а Николая Павловича солдафон Ламсдорф, который бил линейкой, шомполом, розгами, хватал за воротник или грудь и ударял об стену так, что мальчик почти лишался чувств.
Кукольник и Балугьянский преподавали юриспруденцию, Генрих Фридрих фон Шторх – политэкономию. Эти лекции были мало интересны юному великому князю. И дело тут не только в занудливо-высокопарном стиле упомянутых персон. Рационально мыслящий юноша чувствовал инстинктивную неприязнь к абстрактным системам, возникшим на совершенно иной почве. Шторх был неплохим статистиком, автором капитальной работы «Statistische Gemalde des russischen Reichs», но в экономической науке представал скорее беспочвенным фантазером. Ему принадлежала «теория ценности», согласно которой ценность товара создается его умозрительной полезностью; из его головы вышла также теория «невещественного производства», которая опередила свое время лет на сто.
По своей инициативе великий князь Николай изучал инженерное дело, прибегнув к помощи полковника Джанноти и инженера Ахвердова. Став императором, Николай не раз упоминал о своем образовании: «Мы – инженеры». То есть, фактически относил себя к технической интеллигенции. Николай умел хорошо чертить и рисовать.
Очень многое Николай освоил без участия придворных учителей. Даже хороший русский язык он обрел своими усилиями, ведь детство его прошло в иноязычной среде, а его царствовавший брат Александр вообще не мог выражать какие-либо сложные мысли на русском языке.
Уже это показывает большее желание Николая превратится из франкоязычного Голштейн-Готторпа в Рюриковича-Романова.
В своих воспоминаниях фрейлина двора Н. Смирнова-Россет много пишет об обширной исторической эрудиции Николая, его хорошем знании русской истории. Из исторических персонажей он любил «собирателей» и «строителей» государства, таких как великий князь Владимир Мономах, Петр I, и соответственно порицал удельных князей, «разрушителей государства».
Неоднократно Николай высказывал негативное отношение к деяниям своей бабушки, Екатерины Великой. Наверное, он не мог простить ей, что многие проблемы, с которыми ему придется биться всю жизнь, были бездумно созданы в ее царствование.
Во время долгих путешествий по России великий князь Николай вел журнал, в которых описывал жалкое состояние тюрем, больниц, приютов и т. д. По существу, ему нигде нельзя было облегченно вздохнуть и сказать: «Слава Богу здесь все в порядке».
Ключевский пишет: «Александр смотрел на Россию сверху, со своей философской политической высоты, а, как мы знаем, на известной высоте реальные очертания или неправильности жизни исчезают. Николай имел возможность взглянуть на существующее снизу, оттуда, откуда смотрят на сложный механизм рабочие, не руководствуясь идеями, не строя планов.» Прямо скажем, что мнимую «силу» идей и «действенность» планов александровская эпоха продемонстрировала сполна.
Николай не искал царства, как отмечали непредвзятые современники. С юности это был человек долга, вне зависимости от того положения, какое он занимает: исполнителя или вершителя.
Оба его старших брата, Александр и Константин, бесконечно увлеченные европейскими затеями (один всей Европой, а другой – «ближним Западом», Польшей) максимально затруднили приход к власти следующего российского монарха. Создается впечатление, что они это делали хоть и легкомысленно, но вполне сознательно. И результатом такой «сознательности» могли стать колоссальные потрясения в государстве российском.
Цесаревич Константин отрёкся от наследования престола еще в 1822, но его отречение пылилось в бумагах императора Александра.
Еще одним секретом Александра и Константина было существование, как в России, так и в Царстве польском тайных политических обществ. И этот секрет был посущественнее предыдущего.
Что император, что наместник в Польше, не сделали ничего для борьбы с ними. Как таковой не было в империи и политической полиции.
Историки так и не ответили на вопрос: почему бездействовал Александр Благословенный, когда ему стало известно о наличии планов захвата власти и даже цареубийства среди членов Союза Спасения и Союза Благоденствия, когда в 1821 поступила информация о разветвленной системе тайных обществ, когда в 1825 стало известно о зреющем среди гвардейских офицеров заговоре.
Возможно он был уверен, что всегда удержит ситуацию под контролем (хотя судьба его отца, Павла, не давала никаких поводов для такой уверенности). Но, во всяком случае, он должен был понимать, что тайные общества выбирают для своего «выхода на поверхность» критические моменты в функционировании государства. Период между кончиной одного монарха и воцарением следующего является, можно сказать, идеальным критическим моментом.
Александр I утаивает свой манифест от 16 августа 1823 г., объявляющий об отречении Константина и назначении наследником престола великого князя Николая. Утаивает, как от самого наследника, так и от всей страны.
Константин не отрекается от престола гласно, хотя и ему было, наверное, ясно, что это провоцирует смуту.
Как не растекайся мыслью по древу, но определенный вывод все-таки напрашивается. Сознательно или подсознательно, как император, так и великий князь Константин желали этой смуты.
Возможно причиной тут был индифферентность (пофигизм, как сегодня говорят) к российским внутренним делам, которая стала фирменным знаком второй половины царствования Александра, когда он всё более понимал, что «философские истины» неприложимы к российской жизни. В это время Александр I вел себя как европейский просвещенный монарх, случайно оказавшийся в полуазиатской России. А наследник, цесаревич Константин, всеми средствами показывал, что вообще не склонен царствовать в азиях.
Возможно сыграла роль идейная общность царя и цесаревича с представителями тайных обществ – общие взгляды на прошлое и будущее Российского государства.
Заложенный Лагарпом в незрелый ум его воспитанника «комплекс республиканца» не исчез. Император Александр продолжал называть себя республиканцем, отчасти кокетничая со своими либеральными собеседниками, отчасти выражая свои мечты. И этот «комплекс» вполне мог проявиться, через описанный психоаналитиками компенсационный механизм, в череде странных поступков императора, связанных с будущей передачей власти (вернее, с подготовкой безвластия).
По кончине императора Александра I, случившейся в Таганроге, начальник главного штаба генерал Дибич, генерал-адъютант князь Волконский, генерал-адъютант Чернышев донесли об этом новому государю, которым был для них Константин.[36]
Весть о смерти императора достигла Санкт-Петербурга на восьмой день, а Варшавы на два дня раньше (19 ноября), но находившийся там Константин хранил молчание. Не собирался он и выезжать в столицу. Садиться на престол и править Российской империей Константин не хотел. Вместе с тем и не желал воцарения своего младшего брата Николая. Возможно, что Константин не спешил воцаряться, ожидая каких-то событий, после которых мог бы сесть (присесть) на престол, только уже в роли безответственного конституционного правителя, какую он имел в Польше.
А великий князь Николай, вскоре после получения известия о смерти императора Александра I, отправился к внутреннему дворцовому пикету, бывшему от лейб-гвардии Преображенского полка. Присутствующим гвардейским офицерами великий князь объявил, «что теперь все обязаны присягой законному Государю Константину». Тоже Николай Павлович объявил и двум другим внутренним караулам, Кавалергардскому и Конногвардейскому, затем поручил дежурному генералу, генерал-адъютанту Потапову, объявить главному дворцовому караулу о необходимости принесения присяги Константину. И гвардия стала присягать Константину Павловичу.
Великий князь Николай сообщил о кончине Александра I военному генерал-губернатору Петербурга графу Милорадовичу и стал ждать приезда в столицу нового императора, которым для него, как и для всех остальных, был Константин.
Уже после этого на чрезвычайном собрании Государственного совета был вскрыт пакет за подписью и печатью императора Александра от 1823 г. В нем находилось письмо цесаревича Константина от 14 января 1822, сообщающее об его отречении от престола; ответ императора Александра I от 2 февраля 1822 с согласием принять отречение; манифест от 16 августа 1823, утверждающий право на занятие престола, в случае добровольного отречения цесаревича, за великим князем Николаем Павловичем – на основании Акта о престолонаследии.
