Это поселение отстояло недалеко от столицы, на берегах реки Яузы, небольшой речушки, впадающей в Москву-реку, и представляло собой нечто вроде квартала, в котором жили только иностранцы, протестанты и католики, приехавшие искать в России лучшей доли. Вначале это была скромная деревня с деревянными домиками, но вскоре Немецкая слобода стала местом западной цивилизации. Кирпичные дома, цветочные клумбы, прямые аллеи, обсаженные деревьями, фонтаны – какой контраст с восточным беспорядком Москвы! Это был уголок чужой цивилизации прямо в сердце Руси. Там жили не только немцы, но и выходцы из Италии, Англии, Шотландии – жертвы преследований Кромвеля, голландцы, датчане, шведы и даже французы, гугеноты, которые предпочли ссылку обращению в другую веру. Большинство этих эмигрантов были людьми честными и способными, обладающими живым духом предпринимательства. Некоторые были выходцами из знатных родов. Их набожность и чувство семейственности требовали гармоничных отношений между обитателями маленького космополитичного общества. Разные по рождению, языку и вероисповеданию, они тем не менее сплотились в единый лагерь. Число поселенцев непрерывно росло. Они были лучшими медиками, аптекарями, инженерами, архитекторами, художниками, учителями, торговцами, золотых и серебряных дел мастерами, астрономами, офицерами. Их дети ходили в школы, созданные здесь же. У лютеран и кальвинистов были свои храмы и священники. Их связь с родной страной не прерывалась никогда. Английские дамы заказывали книги и безделушки из Лондона. Голландский посол Ван Келлер – человек богатый и уважаемый – получал каждую неделю письма от Ла Гайе, который ему рассказывал о новостях из внешнего мира. Эмигранты, живущие в Немецкой слободе, подчас были лучше регентши осведомлены о событиях в Европе.
Впрочем, почти все члены дипломатического корпуса устраивали свои резиденции в этом привилегированном районе. И часто русские вельможи приезжали сюда вкусить западные настроения. Впрочем, они не гнушались приглашать эмигрантов к себе для обучения своих детей по польским, немецким, английским книгам или латыни. Но учителя должны были уносить эти книги с собой после уроков, потому что для бояр считалось непристойным хранить у себя дома произведения на иностранных языках. Это ограничение, впрочем, вскоре было забыто, и многие знатные семьи гордились своими библиотеками, в которых были собраны произведения, изданные за границей. Влияние Немецкой слободы сказалось и на обстановке русских жилищ. Еще недавно обреченные на деревянные скамьи, длинные столы из полированного дуба, резные сундуки, помещики стали приобретать штофные кресла, золоченые стулья, круглые столики на одной ножке, инкрустированные мозаикой, часы. Расписные стены, украшавшие раньше интерьеры, были вытеснены в домах богатых владельцев картинами и гравюрами на библейские темы. Наконец, отдавая дань европейской моде, русские начали покупать зеркала. Но пока еще, опасаясь порицаний за нарушение традиционных обычаев, закрывали зеркала занавесками. Кокетки открывали их для того, чтобы поправить прическу или накраситься. Потому что, как это ни покажется странным, сдержанные и воспитанные в строгости русские женщины злоупотребляли макияжем. Они толстым слоем белили лица, румянили щеки и чернили брови. Самые зажиточные заказывали косметику за границей, остальные использовали выпаренный свекольный сок, чтобы красить щеки. Это не мешало русским женщинам вести жизнь затворниц, вдалеке от всех событий. Они даже и не думали завидовать своим сестрам из Немецкой слободы, которые славились небывалой свободой нравов.
В праздничные дни обитатели Немецкой слободы собирались своей компанией, женщины вместе с мужчинами организовывали балы-маскарады, смотрели спектакли, которые представляли странствующие актеры. Их любимым танцем было старое немецкое рондо, которое называлось «Grossvatertanz». При звуках музыки пары поворачивались, улыбались друг другу и начинали танцевать. Пили пиво, смеялись, вели себя, как если бы они были в Берлине, Лондоне или Амстердаме. Такая жизнь зачаровывала молодого Петра. С тех пор как он стал совершеннолетним, три вещи в мире притягивали его внимание: война, море и заграница. Чтобы познать жизнь, он искал вдохновения рядом с господами из Немецкой слободы. Именно здесь, как он думал, он сможет найти необходимых учителей для своего «потешного» полка. И не ошибся. По его приглашению иностранные офицеры, среди которых был балтийский барон Фон Менгден, стекались в Преображенское. Они обучали «потешных» бойцов военной службе, обращению с оружием и артиллерийской стрельбе. Постепенно деревня превратилась в маленький гарнизонный поселок. Два полка, обученные таким образом, стали носить имена тех мест, в которых были расквартированы: Преображенский и Семеновский. Большое братство объединяло молодых людей, едва вышедших из подросткового возраста. Поиграв в войну, они напивались так, что валились под столы. Ничто в их совместных акциях, будь то игры или попойки, не отличало царя от его товарищей. Петр ценил и одинаково относился к молодому князю Борису Голицыну и ловкому смельчаку Александру Меншикову, бывшему подмастерью булочника. Последний очень быстро стал его самым лучшим и верным другом.
Петра удручало, что каждый раз, чтобы выполнять возложенные на него обязанности – он же еще не был официальным царем! – он должен был покидать Преображенское и возвращаться в Кремль. Там, сидя на троне рядом с Иваном, в сковывавшем движения тяжелом парчовом платье, с короной на голове, которая сдавливала ему виски, принужденный этикетом сохранять неподвижность, подобно статуе, он принимал послов, возглавлял бесконечные банкеты, слушал с тоской многословные речи. Уже в 1683 году Кемфер, секретарь шведского посла, писал в Стокгольм: «Два царя восседали на троне, младший, Петр, с лицом открытым и прелестным, пленял грациозностью движений и необыкновенной красотой. Каждый раз при словах, обращенных к нему, кровь играла на его лице, как будто перед нами находилась девица из простолюдинов, а не императорская особа, мы все просто влюбились в него. Настал момент, когда оба царя должны были встать, чтобы осведомиться о здоровье короля Швеции. Младший сделал это так проворно, что ведущий церемонийместер остановил его, чтобы дождаться того момента, когда его брат будет готов принять участие в беседе». Через пять лет голландский посол Ван Келлер сообщал Ла Гайе: «Перегнавший по росту всех придворных, молодой царь привлекал всеобщее внимание к своей персоне. Его умственные способности и познания в военной науке не отставали от физического развития… Абсолютно точно, что скоро он будет готов осуществлять управление державой. Если это произойдет, дела в стране примут совсем другой оборот».[13]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
