«Вытаскивайте».
Краузе потом коньяком отпаивали — так, что чуть было не споили.
А сейчас он пропал.
10. Приговор
Спустя много лет, сидя на веранде, я вспоминаю то мгновение, когда силуэт в сером рединготе попал в прорезь прицела. Моя рука подрагивает — неудивительно после такой ночи, — мне кажется, что я ни за что не попаду, а пули Тушинского… две пули… или все три…
И конечно, я попал.
— Лейтенант Дантон? — у него приятный чистый голос, хотя, кажется, слишком высокий для такого крупного человека. Лет сорока. Темные волосы с проседью. Левая щека была когда-то сильно обожжена — остался шрам. Глаза из-под козырька жесткие, ясные. Голубые. От уголков разбегаются морщинки.
Я говорю:
— Да.
— Полковник Йоргенсон, военная полиция, — он прижимает ладонь к козырьку, бросает вниз. — У меня для вас не слишком приятные новости, лейтенант. — Он медлит. — Один вопрос, лейтенант. Дуэль в военное время приравнивается к измене короне. Вы знали об этом. Тогда почему?
Я молчу.
— Что ж, — он вздыхает. — Приказом Канцлера вы приговариваетесь к каторжным работам на срок…
— Мне знакомо ваше лицо, — говорю я внезапно. Оно мне действительно знакомо. — Натан? У вас, помнится, тенор.
— Простите? — полковник вглядывается в меня уже по-другому, внимательнее. — Да, драматический тенор. Откуда?
И тут он вспоминает. Складка на лбу разглаживается, секунда, собирается вновь.
— Неужели… о, дьявол. Козмо? Вашего отца не Константин зовут, случайно?
— Недолет, перелет, накрытие. Рад вас видеть, Натан. Как ваша семья? Как дети?
Я жду ответа. Я ненавижу оперу.
— Все прекрасно, лейтенант, — говорит морпех медленно. — Спасибо. Здоровье вашего отца лучше? Он, помню, все жаловался на геморроидальные боли…
Я против воли улыбаюсь. Папа в своем репертуаре.
— С тех пор, как преставился, не жалуется.
Полковник меняется в лице.
— Эх, мальчик. Как же вы так…
Я хочу его поправить, но в последний момент передумываю и молчу. В конце концов, этот человек знал моего отца.
Йоргенсон говорит:
— Катер отправляется завтра в восемь часов утра с каторжного причала. Старый порт. Козмо… — он вдруг запинается, начинает сначала: — Козмо… дайте мне слово чести, лейтенант, что будете там. На все про все у вас будут сутки. Успеете попрощаться с матерью, с любимой… с друзьями. Мне жаль, но это единственное, что я могу для вас сделать.
С матерью, с любимой женщиной, с друзьями? Навестить кладбище, постоять у закрытой двери, посмотреть с пирса вслед уплывающему «Игефельду» — перевожу я. Ну да, успею. Хорошее предложение, без всякой иронии. Спасибо, Натан.
— Даю слово чести, господин полковник. Завтра в восемь утра я буду на каторжном причале.
— Спасибо, — говорит Натан. Он прикладывает руку к фуражке, и я прикладываю. Так мы стоим довольно долго, глядя друг на друга, — а за спиной Йоргенсона переминаются рядовые, ждут, когда офицеры закончат валять дурака, на ветру холодно, морпехи хотят в казармы. Там тепло и нет этого промозглого сырого ветра, вынимающего душу. А морпехам еще наводить глянец к завтрашнему параду. День Большой Бойни, что ж вы хотите.
Впрочем, их могут отправить и к Патройе — воевать с дикарями Остенвольфа.
Странная штука. Остенвольф уже раз пять подходил к Кетополису (правда, впервые настолько близко: от форпоста до городской черты рукой подать) и столько же раз срывался и уходил обратно в глубь острова, в джунгли. Без всяких видимых причин. Ну, на то он и безумец, чтобы его действия нельзя было объяснить нормальной человеческой логикой. Или даже тактическими соображениями. В тактике ведь что самое главное? Непредсказуемость…
Именно.
…а не безумие.
Когда-то Остенвольф считался лучшим генералом Кетополиса. Да что тут говорить. Мы восхищались этим человеком. Я восхищался.
…вставить себе в голову беспроводной телеграф для управления автоматонами — это не безумие?
Я достаю карманные часы. Восемь тридцать одна. У меня впереди еще целых двадцать три часа и двадцать девять минут свободы.
Опять смотрю на морпехов.
Наверное, странно воевать с противником, который относится к тебе как к ходячему складу провианта? Эдакие завернутые в сукно банки с тушеной говядиной…
Боже, о чем я только думаю.
Часы притягивают взгляд. Они тикают в ладони. Я почти физически ощущаю, как сдвигаются стрелки — огромные, металлические, в несколько этажей, с космическим грохотом перескакивают на следующее деление — БУМ и БУМ… Сейчас, в восемь часов тридцать две минуты, Октавио Остенвольф считается выродком и вселенским злом.
А Козмо Дантон еще пять минут назад считался подающим надежды морским офицером.
Теперь я никто.
— Понимаете, Козмо? — полковник смотрит на меня, голубые глаза — боль.
Я все понимаю, Натан.
Нет, не все.
На самом деле я не могу понять следующего.
— Как вы так быстро — с приказом?
— Приказ подписан еще вчера, — говорит полковник нехотя. — Ждали только конца дуэли. Честь флота…
Мне вспоминаются почему-то Морской Гром, попавший в заключение на каторжный остров, и отвратительный беззубый старик, который рассказал ему про спрятанные сокровища. В конце следующей главы Гром сбежал, конечно, — на то он и герой.
И там была одна картинка: старик сидит на берегу, темный согнутый силуэт, глядя вслед уходящей за горизонт лодке, которую смастерил Гром из старых гробов. Старик остался на острове — отвратительный и страшный, у него всегда летела слюна изо рта, когда он шептал «мои сокровища, мои сокровища». Он был когда-то злодеем и убийцей — и заслужил в отличие от Грома свою печальную участь. Но помню, мне почему-то было не по себе.
Герой уходил к новым приключениям, а уродливый старик оставался на берегу.
Одинокий и забытый. Навсегда.
Кстати… Я говорю:
— А срок?
— Что — срок? — поворачивается полковник.
— Вы собирались назвать срок, к которому я приговорен.
Молчание.
— Пожизненно. — Йоргенсон смотрит на меня и снова говорит: — Эх, мальчик.
Почему-то сейчас мне совсем не хочется его поправлять.
— Отлично, — говорю я. — Могу я взглянуть на приказ?
Йоргенсон понимающе кивает.
Обычный казенный лист. Не каждый день такое случается — твоя судьба у тебя в руках. Своеобразные ощущения. Как за крышку будущего гроба подержаться. «Лейтенанта броненосного флота… разжаловать… приговорить к каторжным работам… на срок…» — читаю я.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});