Сергей раздосадованно швырнул едва начатую сигарету на асфальт и энергично ее затоптал, не жалея новых «найковских» кроссовок. Будто вымещал накопившуюся на самого себя злость. Асфальту, правда, и без него уже досталось: тот больше походил на раздолбанную бомбежками прифронтовую дорогу времен Второй мировой, вспучивался под ногами светло–серыми выгоревшими складками. Сергей вдруг явственно увидел перед собой, как под одуряющим южным солнцем эти складки начинают оживать, вспухают с жадным чмоканьем и растут прямо на глазах, как невиданное дрожжевое тесто… Он резко встряхнул головой, отгоняя от себя полубредовые образы: честное слово, собственная фантазия не раз ставила его в тупик! (Да что там в тупик, иногда прямым текстом пугала…)
Чтоб поскорей развеяться, Сергей усиленно закрутил головой по сторонам, пока не нашел кое–что достойное интереса. Все–таки не зря он вспоминал про бальные танцы: неподалеку расположилась пестрая стайка девчонок (очевидно, тоже ждали тренера). Вся эта ногастая, при полном боевом раскрасе компания преувеличенно громко смеялась и кокетливо стреляла глазами в их сторону. «А ну–ка, развлечемся!» — Сергей подтолкнул локтем Эдика и одним подбородком указал на девчат. Тот сразу смекнул, в чем дело, и замахал руками почище мельницы, созывая аудиторию. Соскучившиеся по культурной программе пацаны собрались быстро, и пошло–поехало: голосом заправского зазывалы Эдик протяжно объявил:
— Делайте ваши ставки, господа!
Девчонки были видны как на ладони: стояли под ярким дневным солнцем и не подозревали, что им сейчас предстоит… Кто–то выкрикнул первый:
— Двадцать на рыжую!
— Двадцать! Кто больше?
Рыжая и в самом деле была ничего: высокая и длинноногая, с симпатичной веснушчатой мордашкой — видать, рыжая от природы.
— Сорок на рыжую!
— Пятьдесят!
— Продано! Дай пять!
— Сорок на черную! За такие буфера…
Вот черненькая, пожалуй, самая из них классная: с выразительными темными глазами и черными, будто рисованными бровями. «Да и формы там что надо, в самый раз," — не мог не отметить Сергей. Но делать ставку не спешил, что–то удерживало внутри.
— Пятьдесят на черную! — вдохновенно заливался Эдик.
— Вон еще две подвалили, — предупредил Макс.
Она шла прямо на них, чуть покачиваясь на высоких каблуках. Черная мини–юбка, наверно, мешала и сковывала движения, зато ноги были красивые. Большеглазая, с хрупкими щиколотками и запястьями, она счастливо кому–то улыбалась, светлые волнистые волосы разлетались за плечами вроде парашюта. «Как у королевы эльфов из «Властелина колец», — успел подумать Сергей.
«Хух, еще не началось! — Яна с огромным облегчением перевела дух и сбавила шаг: — Ноги прямо отваливаются, и дернуло же надеть такие каблуки!..» Но проблема в том, что все подруги, как на подбор, высокие, вот и приходится соответствовать, чтоб не выглядеть рядом с ними пигалицей… И к тому же на каблуках она чувствует себя намного лучше, уверенней. Головой прекрасно понимает, насколько это глупо, что дело в ней самой, а не в несчастных сантиметрах, но ничего поделать с собой не может. А Машка вон жалуется, что слишком высокая и каблуки на свидание не наденешь, вечно на плоском ходу. (Потому как в их славном южном городе все парни, как на зло, ростом примерно с нее! И это еще, если сильно повезет.)
«Тогда лучше уж быть невысокой, так хоть свобода выбора," — в который раз утешила себя Янка. Да и вообще, как любит цитировать ей папа в вольном переводе про Эллочку — Людоедочку: «Эллочка была маленькая, так что любой, пусть самый плюгавенький мужичок чувствовал себя рядом с ней большим и сильным мужем…» Сравненьице, конечно, не ахти, но сама мысль заслуживает уважения. Хо–хо!
Второй ее крупный недостаток — это близорукость. Даже не то, чтобы недостаток… Почему–то так получилось: классе в четвертом зрение без всякой видимой причины начало падать. (Хотя не без причины, конечно: скорей всего, это чтение лежа вылезло боком.) Мама отреагировала на диво оперативно и чуть не силком потащила Янку к окулисту, а та прописала ужасающего вида очки в розоватой пластмассовой оправе. (Яна сразу же их окрестила «Фобос и Деймос, страх и ужас». Она в то время сильно интересовалась астрономией.)
Так вот, эти выписанные докторшей очки Янка возненавидела всеми фибрами души и твердо для себя решила, что такого публичного позора просто не переживет! Чего уж тут удивляться, что за все последующие годы ни разу не вышла на улицу со злополучным «Фобосом и Деймосом» на носу, только дома иногда таскала. Хоть как мама ни пилила, не зудела и не капала методично на мозги. Но всё безрезультатно: еще не родился тот, кто может сломить сопротивление Скорпиона!
Из–за этого ослиного (по маминому определению) упрямства пришлось несколько лет мириться с неизбежными минусами близорукости. Например, когда проходишь в десяти метрах от знакомых и не здороваешься, потому что не сразу узнаешь… Или когда пропускаешь нужный автобус только из–за того, что он издали показался совсем другим номером! Именно тогда Янка и приспособилась распознавать маршрутки и автобусы не по названию, а «в лицо»: на родной Жилпоселок, к примеру, табличка рядом с водителем ярко–зеленая с белыми буквами, на Центральный рынок — желтая или белая с черной надписью… «Художественное восприятие мира», подшучивает над ней папа.
В общем, когда год назад заказали в «Оптике» контактные линзы, жизнь наконец повернулась к Яне лицом, а не той другой, филейной частью. Дело было осенью, буйными красками отцветало по–южному длинное бабье лето, и до самого ноября летели с деревьев потрясающе яркие листья. Каждый день после занятий Янка отправлялась бесцельно бродить по городу — просто гулять по паркам да по улицам и зачарованно глазеть по сторонам. Оказалось, что трава на газонах — это не одно сплошное густо–зеленое пятно, а несчетное количество тоненьких нежных травинок. И опавшие листья под ногами — совсем не однотонный скучный ковер, а как раз наоборот: багряно–красные, желтые, коричневые, темно–зеленые с разлапистыми прожилками и без… Та прошлая осень так и осталась в памяти огромной палитрой с акварельными красками, над которой колдует небесный Гулливер.
Вот от чего Янка до сих пор не может избавиться — это от своей знаменитой рассеянности. Точно так же, как в детстве, может пройти мимо в двух шагах и наглым образом не узнать. А народ, естественно, обижается и устраивает разборки: «Как ты могла?!..» Видно, осталось в наследство от тех времен, когда смотреть внутрь себя было намного интересней, чем на прохожих.
