в качестве присяжного заседателя. Граф информирует о сложившихся обстоятельствах окружного прокурора И.И. Мечникова, но тот настоятельно рекомендует помещику имение не покидать – мало ли что следователю в голову взбредёт… Суд, в свою очередь, за проявленное неуважение и отсутствие на заседании присуждает Толстому штраф в 225 рублей.
Как выяснилось в итоге, все были неправы: и суд, и следователь. С точки зрения дня сегодняшнего таких юридических казусов у практикующих юристов по десятку, но реакция Л.Н. Толстого на проявленную к нему несправедливость была довольно резкой. О своём искреннем возмущении он написал в письме А.А. Толстой: «Я решился переехать в Англию навсегда или до того времени, пока свобода и достоинство каждого человека не будет у нас обеспечено» (15 сентября 1872 года). Так и жил бы русский гений на туманном Альбионе до сих пор.
Сложив с себя какие-либо официальные обязанности, Лев Николаевич будет до конца своей жизни уделять особое внимание оказанию правовой помощи многочисленным ходатаям, которые обращались к нему. В этом нелёгком деле у писателя были добровольные помощники из числа самых авторитетных специалистов в области уголовного и гражданского права. Другом и многолетним корреспондентом писателя станет знаменитый юрист, а позднее почётный академик Санкт-Петербургской академии наук по разряду изящной словесности (!) и член Государственного Совета А.Ф. Кони.
В архивах Толстого сохранились сведения о 36 таких письмах, в том числе:
– земского врача Крапивницкого уезда М.М. Холеванской, арестованной за распространение нелегальной революционной литературы, то есть за «распространение письменных и печатных сочинений и изображений с умыслом возбудить неуважение к верховной власти или к личным качествам государя, возбудить недовольство системой управления в стране» (ст. 267 Уложения);
– обращения фельдшерицы Таисии Николаевны Ветвиновой по поводу её 16-летнего брата, бывшего ученика шестого класса реального училища Георгия, участвовавшего в ограблении в поезде близь г. Уфы и объявившего себя на следствии анархистом-индивидуалистом, а налёт – экспроприацией в пользу безработных. Юноша и четверо его подельников были приговорены к восьми годам каторги; а также несколько писем от представителей различных сект:
– по поводу насильственного отлучения от родителей детей молоканина крестьянина Чипелова;
– осуждённого по делу о совершении обряда крещения и других противозаконных действий крестьянина Язьвинской волости Максима Антипина, объявившего себя раскольником (Гос. архив Пермского края Ф. 15 Оп. 1 Д. 318);
– крестьянина Василия Ерасова, осуждённого Тульским окружным судом по ч. 1 ст. 176 Уложения о наказаниях «к лишению всех прав состояния и к ссылке на поселение в отдалённейшие места Сибири» как «представителя ереси, врага православия» за богохульство, то есть по ст. ст. 206–217 раздела «О ересях и расколах» и др.
Здесь надо сказать, что на рубеже XIX–XX веков в России происходит всплеск богоискательства и сектантских движений, что во многом было связано с масштабным социальным кризисом, вызванным сломом привычных социально-политических стереотипов. Говоря проще, для тысяч бывших крепостных традиционный стиль православной веры и официальная церковь начинают ассоциироваться с жестокостью государства, эксплуатацией, потерей жизненных ориентиров.
Великие русские философы Н. Бердяев и В. Соловьёв считают этот удивительный процесс, особенно заметный в российской патриархальной глубинке, возрождением самобытного народного самосознания.
По докладу полицейских властей, в городах появляются самодеятельные народные проповедники, которые призывают свою случайную паству ни много ни мало – к Спасению. Николай Бердяев, изучавший этот феномен религиозного народничества, лично наблюдает «целый ряд самородков, представителей народной теософии, и каждый имел свою систему спасения мира» в трактире с поэтическим названием «Яма», который располагался возле церкви Флора и Лавра у Мясницких ворот в Москве[15].
Общее число сектантов и раскольников, по переписи населения 1897 года, превышало два миллиона человек, фактически же таковых в разы больше.
Самими опасными для общественного устройства власть считает хлыстов (сами они называли себя «христами», так как верили во многократное воплощение Спасителя в во многих людях) и скопцов, обе секты известны с XVII века. Основатель хлыстов – костромской крестьянин Даниил Филиппович, скопцов – тоже крестьянин Кондратий Селиванов, сам выходец их хлыстовского окружения, впоследствии объявивший себя спасшимся императором Петром III. В секты вовлечены, помимо тысяч крестьян, младшие офицеры из гвардии, вместе с членами семей высокопоставленных чиновников, которых, как ни странно, совсем не смущают изуверские обряды раскольников – например, огненное крещение (оскопление огнём). Официальное православие видит проблему не только в том, что сектанты извращали христианское учение, но и в том, что хлысты формально не порывали с православной церковью, продолжали посещать храмы, более того – сумели привлечь на свою сторону многих священников: тайные хлыстовские радения проходили даже в некоторых монастырях. Что послужило для великого писателя основанием для активной поддержки последователей какого-то дикого культа, основанного на странной смеси язычества, старообрядчества и протестантства, да ещё с элементами членовредительства, в прямом смысле этого слова, сегодня сказать трудно. Можно с пониманием относиться к старообрядческой церкви – здесь хотя бы присутствует логика: люди стараются придерживаться старой, дореформенной церковной традиции. Но в случае подобного богоискательства на фоне оргий и пещерных ритуалов очень трудно найти основание для общественного сочувствия, согласитесь…
Призыв Л.Н. Толстого о помощи духоборам, опубликованный во всех европейских газетах
Не менее серьёзных усилий Толстого требует работа по оказанию правовой помощи своим единомышленникам, точнее – тем, кто называл себя толстовцами.
Лев Николаевич получает письмо от Николая Евгеньевича Фельтена о тяжёлом положении издателя А.М. Хирьякова, находящегося под стражей по обвинению в незаконной печати запрещённых произведений писателя. Через некоторое время и сам Фельтен, только уже по обвинению в хранении запрещённых произведений Толстого, будет арестован. Лев Николаевич обращается за помощью к своему хорошему знакомому – члену Государственного Совета графу Д.А. Олсуфьеву – с просьбой облегчить участь Николая Евгеньевича, а также к своему родственнику по линии супруги – председателю Санкт-Петербургского окружного суда А.М. Кузьминскому (тот женат на её сестре – Татьяне Берс). По просьбе писателя защитником Фельтена в уголовном деле становится Василий Алексеевич Маклаков[16], его родной брат Николай возглавляет Министерство внутренних дел. Хотя это только сегодня означало бы неминуемую победу адвоката в суде – в период царской реакции особой роли такое родство не играло.
Толстой в буквальном смысле настаивал на своём привлечении по уголовным делам, возбуждённым в отношении его последователей: «не могу не чувствовать желания быть на месте Фельтена и быть судимым и наказываемым вместо его, так как причина его осуждения – один я» (Толстой Л.Н. Письмо к А.М. Кузьминскому. Собр. соч. Т. 81. С. 23). Писатель обращается с аналогичным требованием к следователю, который ведёт дело, мотивируя свою позицию тем, что власти, организуя гонения на его учение, книги и его последователей, должны прежде всего привлечь к ответственности самого
