Эти следующие одно за другим заявления были встречены соответствующими выражениями радости, изумления и благодарности, и беседа уже перешла было в шутливое русло, как вдруг дверь отворилась, и в комнату в шляпе и меховой накидке вошла графиня Оленская, а следом за нею, к общему удивлению, Джулиус Бофорт.
Покуда кузины обменивались радостными приветствиями, миссис Минготт протянула банкиру свою маленькую белую руку.
— А, Бофорт! Какая редкая честь! — (У нее была странная заграничная манера называть мужчин по фамилии.)
— Благодарствую. Охотно оказывал бы ее чаще, — с непринужденной самоуверенностью отвечал гость. — Я вечно занят, но я встретил графиню Эллен на Мэдисон-сквер, и она любезно позволила мне проводить ее домой.
— Ах, надеюсь, что теперь, когда здесь Эллен, в доме станет Ееселее! — с восхитительной бесцеремонностью вскричала миссис Минготт. — Садитесь, садитесь, Бофорт, пододвиньте сюда желтое кресло и, раз уж вы здесь, выкладывайте последние сплетни. Говорят, ваш бал удался на славу, и я слышала, будто вы пригласили миссис Лемюэл Стразерс. Ну, ну, я бы тоже не прочь повидать эту особу.
Она уже забыла о своих родственниках, которые в сопровождении Эллен Оленской проследовали в прихожую.
Старая миссис Минготт всегда восхищалась Джулиусом Бофортом, и в их холодной надменности и презрении к светским условностям было много общего. Сейчас ей не терпелось узнать, что заставило Бофортов пригласить (в первый раз) миссис Лемюэл Стразерс, вдову «Сапожной Ваксы Стразерса», которая годом раньше, завершив длительный обряд посвящения в европейское общество, вернулась в Нью-Йорк и приступила к осаде его неприступной маленькой крепости.
— Разумеется, раз вы с Региной ее пригласили, значит, все в порядке. Да, мы нуждаемся в свежей крови и в свежем капитале, и говорят, будто она все еще очень хороша собой, — объявила кровожадная старуха.
В прихожей, пока миссис Велланд и Мэй облачались в свои меха, Арчер заметил, что графиня Оленскаи смотрит на него с чуть вопросительной улыбкой.
— Вы, конечно, уже знаете о нас с Мэй, — сказал он, смущенным смехом отвечая на ее взгляд. — Мэй рассердилась, что я не сообщил вам об этом вчера в опере. Она велела сказать вам о нашей помолвке, но там было столько народу, что я просто не мог…
Улыбка в глазах графини Оленской погасла, лишь слегка тронув ее губы; она показалась ему совсем юной и еще больше напомнила озорную темноволосую Эллен Минготт его детства.
— Да, конечно, знаю. И я так рада. Но в толпе о таких вещах не говорят.
Дамы пошли к выходу, и она протянула ему руку.
— До свидания. Заходите как-нибудь меня навестить, — промолвила она, все еще глядя на Арчера.
В карете, проезжая по 5-й авеню, они придирчиво обсуждали миссис Минготт, ее почтенный возраст, ум и все ее удивительные качества. Об Эллен Оленской никто не обмолвился и словом, но Арчер знал, что миссис Велланд думает: «Со стороны Эллен большая ошибка на следующий день после приезда в самые оживленные часы разгуливать по Пятой авеню в обществе Джулиуса Бофорта…» «И ей следовало бы знать, что человек, который только что обручился, не может тратить время на визиты к замужним дамам. Но в том обществе, в котором она жила… там только этим и занимаются», — мысленно добавил молодой человек. И, несмотря на космополитические взгляды, которыми он так гордился, он возблагодарил бога за то, что живет в Нью-Йорке и собирается жениться на девушке своего круга.
5
Вечером следующего дня у Арчеров обедал мистер Силлертон Джексон.
Миссис Арчер была застенчива и избегала общества, но хотела знать обо всем, что там делается. Ее старый друг, мистер Силлертон Джексон, относился к изучению дел своих ближних с терпением коллекционера и скрупулезностью естествоиспытателя, а его сестра, мисс Софи Джексон, которая жила вместе с ним и которую наперебой приглашали все, кому не удавалось зазвать к себе ее популярного брата, приносила домой обрывки мелких сплетен, которые он использовал для заполнения пустот в составленной им картине.
Поэтому всякий раз, когда происходило что-либо достойное внимания миссис Арчер, она приглашала мистера Джексона к обеду. Этой чести удостаивались лишь немногие, а она и ее дочь Джейни были отменными слушательницами, и потому мистер Джексон предпочитал не посылать к ним сестру, а являться самолично. Если б он мог диктовать все условия, он предпочел бы приходить в отсутствие Ньюленда — не потому, что молодой человек был чужд ему по духу (они отлично ладили в клубе), а потому, что старый сплетник порою чуял в Ньюленде недоверие к его россказням, дамы же никогда не ставили под сомнение достоверность его сведений.
Если б на земле возможна была гармония, мистер Джексон предпочел бы также, чтобы угощение миссис Арчер было хотя бы чуточку лучше. Впрочем, Нью-Йорк с незапамятных времен подразделялся на две большие группы: с одной стороны Минготты, Мэнсоны и весь их клан, заботившийся о еде, одежде и деньгах, а с другой — племя Арчер-Ньюленд-ван дер Лайден, которое посвящало свои досуги путешествиям, садоводству, изящной словесности и презирало более грубые наслаждения.
В конце концов, нельзя иметь все сразу. Обедая у Лавела Минготта, получаешь жареную утку, черепаховый суп и марочные вина, тогда как у Аделины Арчер можно побеседовать об альпийских пейзажах и о «Мраморном фавне»,[29] ну, а арчеровскую мадеру как-никак доставляли из-за мыса Доброй Надежды.[30] Поэтому, получив дружеское приглашение от миссис Арчер, мистер Джексон, как и подобало истинному эклектику, всякий рад говорил сестре: «После обеда у Лавела Минготта у меня разыгралась подагра, и диета Аделины пойдет мне на пользу».
Миссис Арчер давно овдовела и жила с сыном и дочерью на Западной 28-й улице. Верхний этаж дома был отведен Ньюленду, а обе женщины теснились в маленьких комнатах первого этажа. Наслаждаясь безоблачным согласием, они разводили папоротники в уордовских ящиках,[31] плели макраме, вышивали шерстью по холсту, коллекционировали глазурованную глиняную посуду эпохи Войны за независимость, подписывались на журнал «Доброе слово» и зачитывались романами Уйды[32] с их итальянской атмосферой. (Они предпочитали романы из сельской жизни с описанием пейзажей и благородных чувств, хотя вообще-то любили читать и о людях, принадлежащих к светскому обществу, чьи побуждения и привычки были им понятнее; строго осуждали Диккенса за то, что он «ни разу не изобразил джентльмена», и полагали, что Теккерей знает большой свет гораздо лучше Булвера[33] — его, впрочем, уже начинали считать старомодным.)
Миссис и мисс Арчер были большими любительницами пейзажей. Именно пейзажами они главным образом интересовались и восхищались во время своих редких поездок за границу — архитектура и живопись, но их мнению, были предметом изучения для мужчин, особенно высокообразованных, которые читают Рескина.[34] Миссис Арчер была урожденной Ньюленд, и мать с дочерью, похожие друг на друга как две сестры, были, по общему мнению, «истинными Ньюлендами» — высокие, бледные, с чуть-чуть покатыми плечами, длинными носами, любезной улыбкой и изысканной томностью, свойственной женщинам на некоторых портретах Рейнолдса.[35] Их внешнее сходство было бы полным, если бы свойственная пожилому возрасту embonpoint[36] не вынудила миссис Арчер расставить свои черные парчовые платья, тогда как коричневые и лиловые поплины мисс Арчер с годами все более и более свободно висели на ее девической фигуре.
В умственном отношении сходство между ними, как отлично знал Ньюленд, было гораздо менее разительным, чем казалось вследствие присущей обеим манерности. Многолетняя совместная жизнь в тесной близости и обоюдной зависимости определила их одинаковый запас слов и одинаковую привычку начинать фразы выражением: «мама считает» или «Джейни думает», хотя при этом и та, и другая хотела всего лишь высказать свое собственное мнение; в сущности, однако, невозмутимая прозаичность миссис Арчер довольствовалась общепринятым и общеизвестным, меж тем как Джейни была подвержена бурным порывам фантазии, источником которых служила подавленная романтическая чувствительность.
Мать и дочь обожали друг друга, боготворили сына и брата, и Ньюленд, втайне довольный их неумеренным восхищением, которое, правда, вызывало у него некоторую неловкость и отчасти даже угрызения совести, любил их нежной любовью. В конце концов, думал он, совсем не плохо, если мужчину уважают в его собственном доме, хотя свойственное ему чувство юмора порой заставляло его усомниться, действительно ли он того заслуживает.
В тот вечер, о котором идет речь, молодой человек был совершенно уверен, что мистер Джексон предпочел бы не видеть его за обедом, но у него были свои причины остаться дома.
