Инициатива Александры его очень устраивала: она высвобождала ему время для поиска грабителя. Теперь слово "грабитель" поменялось на слово "маньяк", но Саше об этом знать ни к чему. Только разволнуется, а ей сейчас это совсем некстати. Хватит с нее шока от ограбления... Главное, что Алексей пытается вернуть их деньги.
И он их вернет. У него есть целый месяц, тридцать дней. В октябре тридцать один, но последний день уже не для поисков – в последний день нужно карты на стол. Так что тридцать. И это немало. Он успеет!
Алексей долго думал, с чего начать. Точнее, он знал, с чего: с дел по маньякам, которые имелись на Петровке. Но ему не хотелось подключать к этому поиску Серегу. Он, без сомнения, снова примется ругаться и всяко обзываться нехорошими словами, из которых самым нежным, Алексей знал, будет "чудак на букву "м". Мол, как так к нам не притащил, мы бы вытряхнули, мы бы!.. Но дело даже не в этом.
Алексей верил, не мозгами, а нутром: это дуэль. Один на один. Вмешательство милиции только все испортит, Бенедикт соскочит, как и предупреждал. И тогда не видать им с Сашей денег на квартиру...
Но, что еще хуже, тогда будет тринадцатое убийство. И ляжет оно на совесть Алексея. А его совесть не имела привычки обременять себя подобным грузом.
...Он давно заметил, что дело не столь долго делается, сколь долго подготавливается. И на этот раз эта фатальная схема сработала.
Он потратил почти весь рабочий день, чтобы связаться с тем человеком, который сидел на Петровке на серийных преступлениях. Он поджидал его в конце рабочего дня в кафе в саду "Эрмитаж", недалеко от имперского здания номер 38 по Петровке, куда пригласил на "рюмку чая". Он в двух самых общих словах (дабы не пошла волна по Петровке, где, помимо Сереги, Алексея Кисанова еще знали и помнили многие) рассказал ему о своем клиенте... И все это для того, чтобы услышать:
– Но у нас нет никаких нераскрытых серий за последние двенадцать месяцев!
Бум! Не может такого быть... Не могли они с Верой ошибиться!
...Почему, собственно, не могли? Все ошибаются, хотя бы изредка, и ни он, головастый сыщик, ни отличный психолог Вера не застрахованы от подобной участи...
– Правда, недавно наметилась одна, хотя я пока не уверен... Но преступник – педофил. А ваш, если ему верить, по женщинам специализируется.
– Вы не допускаете, что могли что-то пропустить?
– Допустить можно все... При нашем-то бардаке... – невесело усмехнулся специалист по "сериям", которого звали Виктором. – Там дело прикрыли, чтобы отчетность не портить, там вешдоки потеряли... Только проблема в другом. Вы же знаете, что у маньяков обычно один почерк... А этот тип сказал вам, что убийства совершены разными способами.
– Но такое ведь тоже бывает?
– В мелочах. Но обычно орудие преступления одинаково, как и способ убийства, плюс другие характеристики. Деталька какая, вещица на теле жертвы или на месте преступления – это и есть почерк.
– То есть, по-вашему, маньяк не может действовать разными способами?
– А в чем же тогда серия? – Виктор чуть насмешливо улыбнулся непросвещенности детектива.
– И все же... – Надежда умирает последней, как известно, и Кис пытался уловить ее угасающий лучик. – И все же, предположим, что мы имеем дело с редким случаем. И именно по этой причине убийства не были выделены в серию, не были связаны между собой. Однако все же их что-то объединяет. Что-то такое, что вы упустили. Есть на это шанс?
Виктор почесал голову с той стороны, где пряди, разделенные косым пробором, были длиннее, отчего они затопорщились. Он был совсем юнцом – недавно из Академии МВД. Пылкий борец со злом, обладающий фантастической памятью и аналитическими способностями. "Наш маньяк, сидящий на маньяках", – так охарактеризовал парня Серега. Счастье, что не все мании ведут к убийствам...
– Честно говоря... – заговорил Виктор с сожалением, – не думаю. Допустим, убийства совершены разными способами, ладно. Но должны существовать другие характеристики серийных убийств – знаки на теле, способы прижизненного или посмертного увечья, – и это уже бы всем бросилось в глаза. Знали б вы только, Алексей Андреевич, что они вытворяют... Такое не забудешь. И не упустишь при последующем столкновении! Но я еще подумаю, Алексей Андреевич...
Виктор, несмотря на то что впервые встретился с детективом, явно слышал о нем от старой гвардии, и в голосе его слышалось некоторое почтительное извинение, что не может помочь...
У Алексея, оглушенного первой неудачей, других вопросов к Виктору пока не было.
Направляясь к выходу из сада, он увидел Бенедикта. По крайней мере, так ему показалось. Мужчина стоял между деревьями и, похоже, писал, повернув голову вбок, в сторону детектива. И улыбался.
Алексей не стал вглядываться. Ну, допустим, это был Бенедикт. Ну, допустим, он хочет знать, что предпринимает детектив, каковы его первые шаги, какова логика. Да пусть себе интересуется! Алексею без разницы...
Но все-таки неприятное чувство не отпускало его весь остаток вечера.
3 октября
Алексей не надеялся, что "еще подумаю" Вити принесет какие бы то ни было результаты. Нет, он не сомневался ни в увлеченности "маньяка по маньякам", ни в его способности к анализу. Сомневался он в другом: в его опытности. Которая дарит способность ощущать – именно ощущать, а не знать! – психологию другой личности, ее странный и нездоровый ход мышления, ее внутреннюю логику. Словно, тыркаясь множество раз в чужой и странный способ восприятия мира, постепенно находишь лазейки, щели, через которые ты, человек здоровый, – то есть устроенный совершенно иначе, – подглядываешь как бы изнутри больной ход мысли.
Такой опыт давал дополнительное зрение. Наверное, это и есть интуиция – когда что-то подсказывает тебе, какую детальку надо заметить, на что обратить внимание, что тут важно...
У Виктора этого опыта не было, а у Алексея не было времени. Перелопатить все дела, заведенные по убийствам за последние двенадцать месяцев, в поисках тех самых деталек, – так ему и года не хватит, не то что тридцати дней, отпущенных Бенедиктом... Тем более что о маньяках он знал не больше, чем любой обыватель, почерпнувший свои представления в основном из прессы и кино.
И он, едва выпив свой утренний кофе, забурился в Интернет: решил обогатить свои познания.
...Выбрался он оттуда не скоро, полностью больной. Нет такого слова в русском языке, которое описывало бы то состояние глубокого отторжения, которое он испытывал. Хотелось, как в детстве, чтобы кто-нибудь ему сейчас сказал: ну что ты, глупыш, это же только сказка, страшная сказка, и все!
Но это было не сказкой и даже не было киношным триллером – это было действительностью. За гранью человеческого понимания.
Стараясь отделаться от омерзительного ужаса, Алексей вышел прогуляться. При ходьбе пешком ему всегда хорошо думалось, словно все лишнее, ненужное облетало под легким ветерком, оставляя в голове только ценные мысли.
Пришлось ему признать, что все те представления о маньяках, которые он до сих пор имел, не стоят и гроша. Среди них были люди из формально хороших семей, даже вполне балованные в детстве. Что, впрочем, не означает недостаток той любви, о которой говорила Вера... Среди них были люди с довольно развитым интеллектом, имевшие высшее образование и приличные должности. Пусть такие экземпляры встречались довольно редко, но все же они сводили расхожую идею о тяжелом наследии детства к нулю. И приводили, тыкали детектива лбом в болезнь. В отклонение от нормы, испорченный ген – и нет в мире логики и психологии, способных объяснить это явление. Нету. И ничего он, Алексей Кисанов, самодовольно рассуждавший о превосходстве своего опыта и умения чувствовать чужую душу, – ничего он не сумеет почувствовать. Это инопланетяне, и бессмысленно прикладывать к ним человеческий опыт и знания...
Хотя малюсенькая польза от погружения в пучину этого дерьма все-таки имелась: Алексей убедился, что желание остановиться – точнее, быть остановленным – отнюдь не редкое явление среди этих убийц.
Кроме того, он вычитал пару нетипичных случаев, в которых изобретательный маньяк действовал разными способами убийства, хитроумно сообразуя их с обстоятельствами, но все-таки всегда оставлял свой знак, хоть малюсенький, – свою подпись...
Из этого явственно вытекало маньяковое тщеславие, Вера была права. Маньяк самоутверждался, он что-то кому-то доказывал – и он желал, чтобы его доказательства дошли по назначению! Откуда и все эти знаки. Если актеру нужна публика, выражающая признание аплодисментами, то маньяку нужна публика, выражающая свое признание ужасом. Как ни дико звучит...
Арбат шумел, как всегда, праздным гулом людских голосов, и это было хорошо. Вокруг ходили нормальные люди. Кошмар от погружения в Интернет стал понемногу отпускать его...
